Приехали мы на улицу Чайковского, дом 30 (город Санкт-Петербург). При входе в княжеский особняк висела табличка: «РУБОП», управление по борьбе с организованной преступностью. А внутри стояли люди в камуфляже с автоматами. Конечно, это были так называемые «лихие девяностые» годы. Мы поднялись на третий этаж, пошли по коридору. Вдоль всей стены были вмонтированы железные кольца, у которых, пристегнутые наручниками, стояли люди, бандиты. Меня также приковали к одному из этих колец. И так я простоял много часов. Допросы начались ближе к ночи.

      После допросов, уже глубокой ночью, меня обыскали. Сняли очки, часы, ремень, шнурки из ботинок. Оставив мне только пачку сигарет. И повели дворами в ИВС, в изолятор временного содержания. Вид у меня, конечно, был жалок. Ботинки падают с ног, рука поддерживает брюки, вторая скована с конвоиром. Да еще в темноте надо без очков углядеть, чтобы не споткнуться обо что-нибудь.

      ИВС располагается (располагался) на двух верхних этажах дома на Захарьевской улице, бывшей Каляева. Из форточки моей камеры (забегая вперед) открывался вид на Большой Дом. Наверное, это было как Предупреждение и Назидание.

      Конвоиры сдают меня местной администрации. Снова обыск, шмон. Я лишаюсь и половины сигарет в пачке. Потом снятие отпечатков пальцев. И камера.

      В камере горит тусклая лампочка. У стен стоят четыре деревянные широкие лавки, типа, кровати. Две из них заняты, там спят. Я ложусь на свободную. Ну вот, можно, наверное, собраться с мыслями. А мысли совсем не веселы. Обвинения предъявлены по особо тяжкой статье. От 7 до 15. Семь лет в тюрьме? Столько я не выдержу. Лучше покончить все одним махом, прямо здесь, сейчас. У меня есть шарф, затянуть его на шее потуже. Пути назад нет, жизнь закончена.

      Утром просыпаются сокамерники, разговаривают между собой. Молодые парни, говорят по русски, но половину слов я не понимаю. Это уголовный жаргон, сленг. Потянулись мучительные часы и дни заключения. Одна и та же лампочка, одна и та же шконка (кровать). Изредка допросы, изредка еда, изредка разговоры. И все больше мысли, мысли, черные мысли. Адвокат сказал, что в ИВС не могут держать более трех дней. А потом или на свободу или в Кресты.

      На третий день пребывания в изоляторе, меня вызвали на этап, в Кресты. Я понял, что волю увижу не скоро, если увижу ее вообще. Надо было готовиться к самому худшему.

      Кресты

      Но худшее превзошло мои ожидания. В темном автозаке нас перевезли с Захарьевской улицы на Арсенальную набережную. Автозак подъехал вплотную к стене во внутреннем дворике Крестов, так что из темного кузова грузовика я перешел сразу в полутемный тюремный коридор. Нас разместили в камерах так называемого «Собачника». Собачник – это первый этаж целого корпуса (каждый «крест» тюрьмы, всего их два, состоит из четырех корпусов), место сбора этапированных, некий отстойник. Камера «собачника» – стандартная камера Крестов, около 8 квадратных метров. Вдоль стен стоят низенькие скамейки. На возвышении у входа располагается «дальняк», отхожее место. В советское время в стране были такие общественные туалеты, где сливная трубы уходила прямо в пол, а для ног были предусмотрены специальные подставки по форме подошвы, чтобы на них вставать. В собачниках Крестов из этих больших труб, уходящих вертикально вниз, частенько вылезали крысы.

      Потянулось тягостное ожидание. Народу в камеру постепенно набиралось все больше и больше. Сидеть на деревянной низкой скамейке было неудобно, но и вставать было проблематично, так как твое место сразу занимали стоявшие. «Контингент» составляли, в основном, молодые парни. Средний возраст «сидельцев» в тюрьме был, я думаю, лет 20. Большинство попало сюда впервые, но оказались и те, кто ранее здесь уже бывал. Пошли рассказы про местные нравы и обычаи, от них становилось жутко. Вещей у меня с собой не было, но некоторые узники были с баулами,