Сапоги идущего скрипели так громко, так кричали о своей новизне и неразношенности, что молодая Надя едва не поднесла пальцы к ушам, чтобы заткнуть их.

      Она лучше всех знала звук этих шагов; и глухой стук этих каблуков; и весь ритм этой походки. Когда муж приближался, она в первую очередь слышала его ход: он проламывался сквозь пространство, она почти чувствовала, как расходится и обдает ее холодом воздух, когда его низкорослое плотное тело разрезает его.

      Сталин переступил порог спальни Ленина.

      Надя отчаянно и радостно глядела на него. Но он не поймал ее взгляда и не глянул на нее. Он глядел на Крупскую, в испятнанном, испачканном платье грузно сидевшую в кресле.

      С ней с первой он и поздоровался – не с вождем.

      Но поздоровался сухо, слишком жестко.

      – Ма-е па-чтение, Надежда Канстан-тиновна. – Откланялся. Перевел взгляд на Ленина в подушках. – Здравст-вуйте, Владимир Ильич! О, да вы в добром здравии! – Перевел глаза на паркет, бегал зрачками по испачканному давленой морошкой паркету. Потом опять вскинул глаза на Ленина и долго, без слов, глядел на него из-под насупленных рыжих собачьих бровей. – Как сама-чувствие? Всо прекрасно?

      И лишь потом посмотрел на жену.

      Молодая Надя стояла навытяжку, как солдат в строю перед генералом. Она видела, как брезгливо содрогнулась кожа на носу у Сталина, как хищно дрогнул кончик носа, – она знала эту кошачью мимику: эта звериная кожная дрожь говорила о том, что он на кого-то гневается и кого-то в чем-то позорном подозревает.

      Однако голос Сталина гневом и не пах. Сладкий, текучий, чуть гортанный.

      – Вы уже тут па-завтракали, та-варищи? Владимир Ильич, как вам мой повар? Нэ правда ли, он нэ хуже шеф-повара рес-та-рана «Прага»?

      От Сталина на всю спальню несло крепким табаком. Молодая знала: у него в кармане френча тщательно выбитая трубка вишневого дерева.

      Ленин дышал так тяжело, будто взобрался на гору. На его бледно-синих губах появилось подобие улыбки. И ногти у него тоже посинели. Молодая смотрела на его руки, на губы и думала: «Сердце, сердце плохо работает».

      Вождь глубоко, прерывисто, как ребенок, вздохнул и вдруг заговорил хоть и медленно, но не запинаясь, так хорошо и связно, как никогда за время болезни не говорил. Видно было, как он изо всех сил пытается показаться Сталину хорошим, бодрым, крепким, здоровым, ну если не здоровым, так наверняка выздоравливающим.

      – Ваш повар готовит слиш-ком острые… блю-да. Товарищ Сталин!