Когда в паху слегка тесны

      Те галифе, в которых власть,

      Тогда в любовниках – штаны,

      А ты – любовница седла.

      Глазами бюст ласкал Огюст,

      А Нестор лапал мрамор плеч,

      Блатные вкладывали грусть

      В жаргон под семиструнки речь.

      И «Мурку» знала вся страна,

      Приблатнена во времена,

      Когда не помнила струна

      Политбюро по именам.

      А нынче вор вошёл в закон

      И носит грамотный пиджак,

      И учится приличьям он,

      Чтоб в правой нож над beef держать.

      Твой бюст – в земле, но мрамор цел,

      Роденом врезанный в Париж.

      Могла возвыситься в резце,

      Но опустилась в главари.

      Анархия сама собой

      Истлела персями Марусь.

      Пришла монархия жлобов.

      Она сгниёт, оставив Русь.

      Во времени разведены —

      Как дети, по своим домам в пространстве,

      По краскам взрослых сказок, иллюстраций,

      Где верх одним есть антиниз,

      Но те же страхи,

      И тот же воск, а свет свечи

      Везде блюдёт одну и ту же скорость,

      Число перстов в кресте и и́конопись

      Иные, как на Пасху куличи,

      Но та же совесть.

      В антиземле колокола

      Звенят, подобно чашам поминальным —

      И те, и те о славе и печали,

      Добра желая, а не зла,

      Но «антиально».

      В антимирах растёт трава

      Где вниз, где вверх, а там и там – всё травы,

      Но те же люди правы и неправы,

      А серп и молот в головах

      Наносят травмы.

      Земле бы плоскость утюга —

      На ней одни восходы, и закаты,

      И вера одинаковостью как-то

      Всем уровняли бы рога

      И предикаты.

      Но, слава Богу, та кругла,

      С тем «где», куда нельзя прямой наводкой,

      Там всё наоборот, но та же водка,

      Слова молитв, колокола

      И идиотство.

      Там этажи и стеллажи,

      Не кровь, а пыль на старых ранах,

      И все дела под номерами,

      А каждый номер – чья-то жизнь,

      Страницы пыток, а потом —

      Признаний, смерть по протоколу,

      Жена за проволокой колкой,

      Ребёнок, отданный в детдом.

      Там этажи и стеллажи,

      Они всё ждут, и будут рады

      Порассказать такую правду…

      Что оскорбительнее лжи,

      Историкам, а не братве

      С похмельной памятью короткой —

      До пузыря вчерашней водки.

      Братве ли помнить о родстве?

      А сам я откажусь читать —

      Не врач, и не привычен к боли

      Чужой.

      Мне и своей довольно

      К семейным горестным счетам;

      К ним желваки – как кулаки,

      И судорога