Однако же я обязан волею невероятного стечения обстоятельств изложить Вам всё это. И поскольку никогда ранее не занимался подобной чепухой – право слово, даже и не знаю, с чего начать. Дабы всё было предельно ясно – полагаю, надо вернуться на десять с небольшим лет назад, когда я, известный Вам в качестве первейшего миллионера и капиталиста, был полуголодным студентом, вынужденным зарабатывать себе на пропитание, служа сортировщиком писем в местном почтовом отделении. Там и познакомился я с Тимофеем Лещёвым, который был до поры до времени моим ближайшим товарищем.

      Он состоял тогда в той же должности, что и Ваш покорный слуга. И сдружились мы с ним так страстно, как только и могут юноши наших лет. Причём поводом к нашему столь горячему сближению послужила общая любовь к Достоевскому, главным образом к его «Подростку». Дело в том, что «идея», теплившаяся в голове Аркадия Долгорукого, оказалась очень нам с Тимофеем созвучной. Вплоть до того, что целые фразы и даже порой предложения Фёдор Михайлович будто из наших юных голов переписывал.

      Надо сказать, мы оба с Лещёвым были тогда уже на голову выше сверстников по количеству прочитанных книг и заполняющих наши головы оригинальных мыслей. Мы свысока взирали на весь тот сброд, что вертелся вокруг нас на почте и был вполне доволен тем, что имеет (а на самом деле – просто не способен к чему-то большему). Нам же с Тимофеем было до тошноты унизительно положение наше, ибо не для того мы в столицу ехали, чтоб по двенадцать часов на дню за какие-то жалкие гроши перекладывать письма из одной стопки в другую – а именно для того, чтобы разбогатеть, что представлялось нам математически достижимым.

      И именно не для того нам это надо было, чтоб безраздельно властвовать над другими или самим себе не отказывать ни в одном самом дамском капризе – а как раз-таки для того лишь, чтоб этого сброда всего не видеть и не зависеть от него ежеминутно, но жить где-нибудь в тихом уединении и иметь при этом достаточно пропитания. Потому-то и «открыл нам Аркаша глаза», как мы оба с Лещёвым тогда говаривали. И в этом сошлись мы с ним абсолютно.

      Да только вот сближаются-то люди именно лучше всего не тогда, когда слишком похожи, равно как и не тогда, как слишком разные – а как раз именно когда похожи во многом, да в чём-нибудь одном радикально расходятся. Вот и мы с Тимофеем после невыразимой радости от обнаруженного между нами сходства нашли вдруг и полную противоположность, что нас только ещё больше сблизило. Дело в том, что чем лучше узнавал я моего нового друга – тем больше дивился тому, насколько тот был неисправимый идеалист и романтик.

      Полагаю, Вы, святой отец, радостно предвкушаете прочесть сейчас, что Лещёв верил в Бога. Спешу разочаровать Вас: для таких глупостей мы с ним тогда уже были чересчур образованы. Однако ж откуда было взяться образованию, как не из книг? А книги мы, кроме разве что Достоевского, читали довольно разные. И поди разбери: то ли сами мы себе выбирали чтение в соответствии с характером каждого, то ли наоборот – чтение формировало наши характеры. Это вопрос вечный, как курица и яйцо.

      Ежели совсем в двух словах (ибо не желаю слишком затягивать мою исповедь) – скажу, что товарищ мой чересчур был увлечён понятиями чести и долга, какой-то высшей справедливости, чистой совести и ещё чёрт знает какой ерунды. Вы человек неглупый и, полагаю, поймёте меня, ибо всё это старо как мир и банально до оскомины. Я убеждён был тогда (убеждён и сейчас), что наш мир в основной сути своей мало чем отличается от мира животного. Единственная объективная и бесспорная реальность его заключается в том, что в нём есть сильные и слабые. Причём сильные выживают неизбежно за счёт слабых, которые столь же неизбежно при этом страдают и погибают. Среднего не дано и иначе не может быть, ибо всё прочее – шелуха, измышлённая в оправдание своей слабости.

      Лещёв же не переставал верить в высшую правду и высший смысл и грозил рано или поздно доказать мне, как я неправ. Мне же его взгляды на жизнь представлялись всегда в высшей степени противоречивыми, ибо если уж сознаёшь своё превосходство над тараканом – глупо не раздавить таракана, ежели то необходимо для реализации твоего превосходства. А что он не таракан вовсе, а живой человек – так оттого тем более справедлива моя позиция, что он существо разумное и сам себе выбрал роль слабого, тогда как не хуже моего мог бы сделаться сильным, обладая в точности такими же руками, ногами и мозгами.

      Из-за этого и разошлись мы с Лещёвым кардинально в понимании средств для достижения нашей общей цели. Реализовать наше дерзкое стремление к богатству он намеревался исключительно честным путём, никого при том не обидев, не обделив и не обманув, дабы сохранить в чистоте свою бессмертную душу и не мучиться потом на старости лет угрызениями