Мариан и Василина уехали утром, забрав с собой мальчишек и Мартинку. А я заставила себя пойти на работу. Были плановые операции, Эльсен надеялся на меня – как я могла оставить его? Старый хирург, когда я пришла, одобрительно хмыкнул и приказал готовить операционную. И я готовила – с гулкой головой и сухими глазами, – и подавала инструмент, и курила в перерывах, и заливалась кофе – и в минуты, когда эмоции захлестывали с головой, твердила себе: «Она жива. Вернется. Обязательно».

      Волна отчаяния откатывалась, чтобы через несколько часов – или минут – вернуться снова, и внутри росло уже знакомое напряжение, заставляющее скрипеть зубами и думать о качелях над бездной. О том, что позволит мне стряхнуть его безопасно для окружающих.

      По этой же причине я не хотела никого видеть. Старательно сдерживала свой злой язык с родными. Избегала Кати, хотя обещала встретиться с ней. И Мартина – но он, послушав мой бесцветный голос, настойчиво произнес:

      – Я позвоню в воскресенье. И, если услышу опять эти безнадежные ноты, приду выколупывать тебя из скорлупы.

      – Мне просто нужно побыть одной, Март, – вздохнула я жалобно. – Не обижайся. Я сейчас в неадеквате. Могу сорваться и натворить такого, что ты меня не простишь никогда.

      – Я? – иронично удивился блакориец. – Девочка моя, даже если ты мне голову откусишь, я тебя пойму. Я и сейчас понимаю, – добавил он серьезно. – Трудно улыбаться и шутить, когда все внутри болит. Но я могу просто помолчать с тобой. Звони, когда понадобится, Марин.

      Он действительно понимал.