Первое, что стало ему ясно, на курорте он её больше не встретит, её уже нет здесь. Проходив ночь по номеру, он понял, что зовут её Ингрид. И дом, в котором она со своим тупицей живёт в Ревеле, он тоже увидел. Он очень разозлился на себя из-за того, что так долго соображал и что так много думает о ней.

      Через два дня, завершив дела с документами, он понял, что поедет в Ревель. Из Висбадена он должен был заехать в Петербург и вернуться в Берлин. И там, и там были дела, и срочные, а он сидит и размышляет об Ингрид-Матильде, о её серых глазах, серой шляпке с вуалью и старомодном, великолепном атласном платье, о котором он бы не сказал, что такое уже не носят, а скорее сказал, что ещё не носят.

      В ней был вызов. Даже её крупные перстни – и те были вызовом. Можно было бы обвинить её в безвкусице, но они как раз подчёркивали её удивительный вкус и шли её красивым рукам с пальцами сильными, не нервическими. Аланд готов был стонать от того, что кроме пощёчины ничего от этих пальцев не получил.

      А как она ответила Ланцу? Много ли женщин способно публично обвинить себя в том, в чём она обвинила, чтобы спасти его, циника и наглеца.

      Она не позирует, она на самом деле, презирает этих «курортных аскетов».

      Атласная ткань её серого с сильно приглушённым серебром платья – тоже вызов. Оно так облегало и подчёркивало её прекрасную фигуру, а он не провёл по нему ни разу рукой, только мысленно тысячу раз. У него горела ладонь, как он чувствовал любой изгиб её тела, сколько в этом скольжении руки было бы блаженства и жара, а он остался ни с чем, самодовольный осёл, тупица. «Не люблю тупиц».

      Покоя не будет, пока он не отыщет в Ревеле, где и не бывал никогда, свою Ингрид-Матильду, он уже не мог не считать её своей. Женщины давно его не интересовали. Даже имея цель привести в мир своих детей, он никак не мог подвигнуть себя на всю церемонию, связанную с этим вопросом, но тут он сошёл с ума. Ему изменили даже те навыки познания, которыми, как он думал, он давно и прочно овладел. Он в сотый раз задавался вопросом о том, где находится её дом. Обычно ответ незамедлительно являлся ему во всех подробностях, а тут – ничего. Только имя, и только вид её дома.

      Ясно, что это Старый город, вероятнее всего, вокруг такие же двухэтажные дома из серого и красного гранита, узкие улочки, уходящие вверх. Но сколько таких улочек и таких домов? Кроме имени Ингрид он ничего о ней не знает. Даже вывеска на соседнем доме – неразборчиво. Правда, в её окне на втором этаже цветут