Вебера Гейнц позвал вечером, сыгрались, и он затворился в комнате. Когда Вебер уходил, Гейнц играл. Вебер постучал к нему, чтоб проститься, Гейнц кивнул и отвернулся опять, но так и не отвлекся.

      Вебер улыбнулся. Гейнц вернулся в рабочее состояние, и самому Веберу следовало поработать. Концертная программа Вебера начиналась серией органных концертов. В Школу Музыки Вебер не очень стремился, а в храм, где Аланд договорился на счет его ночных занятий, его пропустили без всяких вопросов, вручили ключ и сказали, что он может оставить его у себя, не передавая, разумеется, никому другому, Аланду и тому, за кого Аланд поручился, верили.

      Игра в храме для Вебера так и осталась игрой то ли с Абелем, то ли для Абеля. Абеля он не видел, позывные ему не слал, раз Аланд просил его не тревожить, но стоило разыграться в полную силу, он не мог избавиться от чувства, что Абель видит, слышит его и улыбается ему так, как он один мог улыбнуться на свете. Ночь таяла, вдохновение не исчезало, сердце расширялось необъяснимым блаженством, словно ворота распахивались перед внутренним взором, обрывался бесконечный тоннель – и вспыхивало солнце.

      Вебер утомленно поднялся уже под утро, взглянул на часы, нужно ехать домой. Хотелось сохранить в душе тишину и покой, что установились в ней. От мелькания дорогих лиц в сознании, он чувствовал себя невыносимо богатым, обладателем всех возможных блаженств и сокровищ, и это было трудно вынести.

      Он благодарно окинул взглядом посветлевший в рассветных лучах храм, вышел, закрыл за собой двери храма, долго стоял, запрокинув лицо к небу и слушая в себе ощущение счастья.

      «Сам себе не завидуешь, Вебер?» – ему припомнился голос Аланда. Он улыбнулся, пошел к машине, они с Гейнцем прекрасно успеют на разминку, и утро начнется так, как должно оно в Корпусе начинаться.