Литературный оверлок. Выпуск №1 / 2018. Иван Евсеенко (мл)
Читать онлайн книгу.
и каково без него».
Он привёз с собой церковную свечу, она освещала комнату и нас. Воск расплавился и пламя разделилось надвое. Второй огонёк быстро начал тухнуть и первый, яркий, ринулся к нему. На мгновение они оба почти потухли, и в комнате стало темно. Но не успела я осознать это, как они соединились в одно, и огонь разгорелся с ещё большей силой.
Утром мы испекли хлеб на подошедшей за ночь закваске, и отправились к моей бабушке. Я сказала ей, что приду и хотела прийти собой. Я не рассказывала бабушке, чем живу – приезжала и молчала, работая в своей комнате. Механически выполняла требуемые от меня действия. Так я убивала себя. И так мои родители стали тем же, чем всегда были случайные маршруточные попутчики, лиц которых я почти никогда не видела. Это – попутчики, а это – родители, а вот это – однокурсники.
Она говорила, что ничего не ест. Хочет купить колбасы, но приходит в магазин, смотрит на полки и уходит. «Не знаю я, чего там брать. Так много этих колбас. Я ведь не разбираюсь. Чего? Нет, не надо. Ты тоже не разбираешься». Я тогда не поняла её. А тут – зашла по пути в магазин и дошло – да, не разбираюсь. В этих переполненных полках, на которых пустота.
«Что это за мужик с тобой приехал?», – спрашивала бабушка по телефону, в ответ на первую за много лет правду. Она часто говорила, что боится за меня. По телевизору показывают страшные вещи про сожжённых девочек. А где я – никогда неизвестно. Тяжело дышалось, но я вела его с собой.
«Вот, бабуль, мужик, знакомься».
«А я на рынок ходила, там Любку встретила, да. Как её фамилия? Да что ж такое. Совсем в голове каша».
Щи, картошка, тушёная капуста. «Сынок, ты на кровать не садись». На кровать садиться нельзя, потому что её недавно стирали. А из сервизов нельзя пить, потому что они красивые. Их до праздников берегут, как и жизнь.
«А ты что, работаешь? С семьёй живёшь? В квартире? А почему ты не бреешься?»
«Ну что ты стоишь, щи остынут! Чего ты встала! Дай-ка сюда, сама налью! Давай быстрей, чего стоишь?» «Щи остынут!» «Чай остынет!» «Неси быстрей!».
«Сынок, ты что не садишься? Как „не устал“. Ходили в такую даль. Эта тебя соблазнила в село идти?»
Тяжело дышалось. «Зачем?», – спрашивала. «У тебя руки трясутся, давай я налью», – просила. «Говори всё, как есть. По телефону опять меня будешь спрашивать про мужиков», – говорила ей. И ещё что-то говорила, и злилась. А она не слышала меня. Больше, чем обычно, была кем-то – не собой. Больше, чем обычно, я не узнавала её. И, в то же время, открывалось иное. Маленькая, согнувшаяся, совсем ребёнок. Один глаз не видит. Ноги еле ходят. Ей страшно. И одиноко. Я ведь никогда не видела бабушку. Но злость, отчуждённость – пересиливали меня. Так мы и смотрели друг на друга, не видя.
«Почему не ешь? Почему нет аппетита? Ты чего расстроена? Что школу нынче пропустила?»
«Тебе, сынок, не надо на работу ходить, а ей-то в университет».
Начавшаяся