Гавана. Стивен Хантер
Читать онлайн книгу.
кожаных ботинок – именно так он был теперь одет.
Вспыхнул огонек зажигалки и подплыл к сигарете, которую Спешнев уже держал в губах. Он потянул огонь через набитую сухим табаком трубочку, и его легкие захлестнула волна чистого удовольствия. Голова закружилась, чувства смешались, и на протяжении нескольких секунд он чувствовал себя счастливым.
Неужели все это часть какого-то злонамеренного плана? Может быть, его хотят заставить вновь испытать вещи, которые он сумел напрочь выкинуть из памяти? Испытать удовольствие, комфорт, тепло, которые давно успели перейти в область чистой теории, а затем снова вышвырнуть его в барак, в плачевную полужизнь? Снова сделать его зэком? Это было бы свыше его сил. Если так, то ему оставалось только повеситься.
– Я знаю, Спешнев, что у тебя есть все основания для недовольства, – сказал Пушкин. – Конечно же, жизнь здесь далеко не мед. И хотя никто и никогда не станет приносить никаких официальных извинений, я думаю, что вскоре кое-кто признает, что были допущены некоторые ошибки. Разумеется, встряски время от времени полезны, но Хозяин зашел слишком далеко. Я заявил ему это в лицо, да-да, прямо в лицо. «Хозяин, – сказал я, – я готов на все ради дисциплины и порядка, ради того, чтобы народ и дальше ходил по струнке, но разве вам не кажется, что вы посадили слишком уж многих?» Но ты же знаешь Хозяина, он всегда держит карты вплотную к жилетке. Он лишь улыбнулся своей загадочной улыбкой и снова заговорил о своей программе.
Эти слова, конечно, были государственной изменой, и любой, кто произнес бы хоть что-то подобное, немедленно угодил бы в застенок, а комиссия еще до обеда приговорила бы его к пуле из пистолета Токарева в затылок. Но Хозяин был мертв, и жизнь уже начала меняться.
Поэтому Спешнев просто наслаждался невероятной – еще пятнадцать минут назад он не мог об этом даже мечтать – сигаретой, ощущая, как ее дым оседает в его легких, пил чай и всем телом чувствовал окружавшее его тепло.
Пушкин с заговорщицким видом подался вперед. Это выглядело так, будто он боится, что кто-нибудь подслушает его разговоры и донесет, хотя на самом деле при желании он мог бы приказать всей охране лагеря немедленно застрелиться, и его послушались бы.
– Вот что я тебе скажу, Спешнев, – произнес он шепотом. – Может быть, тебе даже повезло, что ты оказался здесь, хотя, конечно, и здесь было не до веселья. Это так, но Москва в последние годы, когда Хозяин лишился рассудка, была ужасным местом. Страх, паранойя, предательство, выбивание бюрократии, причем порой по три и по четыре раза подряд, жестокие игры «черных марусь»[9], увозивших одних и проезжавших мимо других. Нет, это было совсем невесело. Мало кто мог понять, что делать и как себя вести. Здесь, по крайней мере, все было ясно.
Пушкин, конечно же, ни на секунду не поверил в то, что говорил: он был человеком без иллюзий, практичным человеком в любых значениях этого слова. Однако ему нравилось порой изрекать всякие абсурдные вещи, зная, что никто не станет ему возражать.
Но
«Черная маруся» – так в сталинские времена часто называли машины для перевозки арестованных.