С ним рядом ехал прыткий Кармелит. [23]

      Брат сборщик был он [24] – важная особа.

      Такою лестью вкрадчивою кто бы

      Из братьи столько в кружку мог добыть?

      Он многим девушкам успел пробить

      В замужество путь, приданым одаря;

      Крепчайшим был столпом монастыря.

      Дружил с франклинами [25] он по округе,

      Втирался то в нахлебники, то в други

      Ко многим из градских почтенных жен;

      Был правом отпущенья наделен

      Не меньшим, говорил он, чем священник —

      Ведь папой скреплено то отпущенье.

      С приятностью монах исповедал,

      Охотно прегрешенья отпускал.

      Епитимья его была легка,

      Коль не скупилась грешника рука.

      Ведь щедрые на церковь приношенья —

      Знак, что замолены все прегрешенья,

      И, покаянные дары приняв,

      Поклялся б он, что грешник чист и прав.

      «Иные, мол, не выдавят слезы

      И не заставят каяться язык,

      Хотя бы сердцем тайно изнывали

      И прегрешений скверну сознавали.

      Так, чтоб избегнуть плача и поста,

      Давай щедрее – и душа чиста».

      Он в капюшоне для своих подружек

      Хранил булавок пачки, ниток, кружев.

      Был влюбчив, говорлив и беззаботен.

      Умел он петь и побренчать на роте.

      Никто не пел тех песен веселей.

      Был телом пухл он, лилии белей.

      А впрочем, был силач, драчун изрядный,

      Любил пиров церемониал парадный.

      Трактирщиков веселых и служанок

      И разбитных, дебелых содержанок.

      Возиться с разной вшивой беднотою?

      Того они ни капельки не стоят:

      Заботы много, а доходов мало,

      И норову монаха не пристало

      Водиться с нищими и бедняками,

      А не с торговцами да с богачами.

      Коль человек мог быть ему полезен,

      Он был услужлив, ласков и любезен,

      На откуп отпущения он брал,

      К стадам своим других не подпускал.

      Хоть за патент платил в казну немало,

      Но сборами расходы покрывал он.

      Так сладко пел он «In principio» [26]

      Вдове разутой, что рука ее

      Последнюю полушку отдавала,

      Хотя б она с семьею голодала.

      Он, как щенок, вокруг нее резвился:

      Такой, да своего бы не добился!

      В судах любви охотно он судил,

      И приговоры брат сей выносил

      Так, словно был он некий кардинал.

      Он рясою своею щеголял —

      Не вытертой монашеской ряднины,

      А лучшего сукна, и пелерина

      Вокруг тверда, как колокол, торчала.

      Чуть шепелявил он, чтобы звучала

      Речь английская слаще для ушей.

      Он пел под арфу, словно соловей,

      Прищурившись умильно, и лучи

      Из глаз его искрились, что