Папки, распухшие, одна с оторванной обложкой, были связаны тонкой бечевкой. Развязав ее и открыв первую папку, я ощутил полузабытый, вызывающий ностальгию запах старых бумаг. Перенес коробку на кровать, сел и принялся перелистывать разрозненные тетради, сохранившиеся со времен, когда я учился в средней школе. Давнишние школьные доклады – в одних на полях желтели какие-то чернильные пометки, другие были чисты, словно написаны только вчера, – письма от родителей в старых, ломких от старости конвертах (иностранные марки были отклеены, чтобы отдать их друзьям-филателистам), пара тетрадей с моими сочинениями, удостоившимися высших отметок, – их я, видимо, хранил, желая похвастать перед семьей в ее очередной приезд. Под одной тетрадью я обнаружил йо-йо. Он был таким, каким я его помнил, ярко-красным, блестящим, твердым на ощупь и желанным. На свободном конце прикрепленной к его оси нитки имелась петелька, чтобы надевать на палец во время игры. Моя ладонь сомкнулась вокруг гладкого дерева. Йо-йо точно улегся в нее. Он оказался холодным, даже для моей руки, а мои руки теперь редко бывали теплыми. И с этим прикосновением потоком хлынули воспоминания. Выражение избитое, но верное: они нахлынули на меня, как приливная волна, которая, откатываясь, утащила меня на шестьдесят лет назад, в этот же день, 23 декабря 1936 года. День убийства.