Я не мог забыть Ольгу. Я ездил к ней мириться. Я даже стоял перед ней на коленях.

      Боже! Это ведь был я! Прямо у нее на работе, в комнате, где она сидела, я рухнул на колени и пополз к ней. Я полз, молча и сосредоточенно, так, словно впереди была некая цель, до которой можно было только доползти.

      Я видел впереди лишь ее ноги, обутые в красные туфли. Они не двигались и не переминались. Они ждали меня. Красные туфли были тем пятном, к которому стоило стремиться.

      Мне казалось, я ползу очень долго – может быть, потому, что я боялся: откроется дверь, и меня кто-нибудь увидит.

      Наконец я дополз.

      Ноги не шевелились. Красные туфли были прекрасны и неподвижны. Я смотрел на них так внимательно, будто хотел их загипнотизировать.

      А туфли смотрели на меня. Мне казалось, они ухмыляются.

      Ничего не происходило. Вечность ничего не происходило. Три вечности, сто вечностей подряд не происходило ровным счетом ничего.

      Мы с красными туфлями рассматривали друг друга.

      Наконец я услышал голос:

      – Вставай. Это глупо.

      Это был приговор.

      Если бы она… Взъерошила волосы на моей голове… А тогда еще на моей голове были волосы… Улыбнулась… Стала бы меня поднимать… Если бы она сделала что-нибудь человеческое…

      Но она вынесла вердикт:

      – Вставай. Это глупо.

      Я встал.

      Я даже не стал на нее смотреть – не очень интересно подсудимому смотреть на судью.

      Я просто повернулся и ушел.

      Мне захотелось поднять руку и помахать ей, чтобы было как в кино.

      Но я этого не сделал.

      Еще мне захотелось сказать:

      – Ольга, ты дура! Ты, Ольга, последняя дура и сука!

      Но я и этого не сделал.

      Единственное, на что меня хватило, – не обернуться.

      Потом всю свою жизнь, глядя на то, как разные мои девушки в разные мои годы надевают красные туфли, я вспоминал свое унижение.