Тяжело жить без денег.

      Оставленное тогда ливанцем под подушкой, когда я валялся в изоляторе, давным-давно проедено. Мне позарез нужна какая-то работа. Хорошо б на каких пару часов в день, чтобы не так хотелось спать на лабораторных…

      На двери столовки висит криво, курица лапой, исписанный листок бумаги, вырванный из школьной тетради. Требуется студент, развозить обеды с кухни в отделении торакальной хирургии… так… на четверь ставки!..

      То что доктор прописал!..

      Я почти бегом несусь в отделение знаменитого профессора Углова.

      Успел. Раньше всех…

      Старшая нянька, широколицая пожилая тётка, распухшая на хлебно-картофельной диете, осматривает меня придирчиво и тщательно.

      Ну, ладно… говорит она, наконец, отрывая взгляд болотного, неопределённого цвета глаз от моего длинного неславянского носа и отощалой, после ночных смен в прядильном цехе, комплекции… Кушать, небось, охота?..

      Я сглатываю слюну и неловко киваю.

      А сичас, сичас…

      Она поворачивается всем разбухшим телом и кричит куда-то в дверь:

      Маша!.. Заливай супá!..

      Я заглядываю туда, в больничную кухню, и вижу здоровенную плиту, а на ней огромные чаны из железа, сковороды метра полтора диаметром, казаны, почерневшие от огня. Все эти сказочные ёмкости дымятся и шипят над жёлто-голубыми конусами огня из газовых горелок.

      Другая тётка, помоложе и потоньше, выкатывает из кухни стол на трубчатых высоких ножках с колёсиками.

      На таких в анатомичке развозят трупы из общей формалиновой ванны к оцинкованным столам.

      На столе здоровенный чан из алюминия и две основательные кастрюли, побольше и поменьше. Изо всех трёх сосудов валит пар.

      От запаха жратвы у меня слегка мутится в голове и засасывает с неодолимой силой под ложечкой.

      На аромат сползаются из коридора ещё три тётки в грязноватых белых халатах, явно тоже нянечки.

      Садитесь, девочки… хозяйски-добродушно приветствует их старшая… сичас мы, чем Бог послал, по-быстрому… а то вот тут студент