Так что Матвей во дворе с топором трудится – тихо так, хорошо… все из дома ушли: кто в поле, кто скотину погнал. Один только какой-нибудь к примеру Семен в доме остался и. пока не заснул счастливым сном, на Матвея из окна покрикивает:

      – Ты, слышь, давай работай на совесть! А то ничего за работу не получишь. Какая работа – такой тебе и заработок…

      Зевнет и заснет, ну это и к лучшему. Пусть лучше спит, чем покрикивать и работе мешать.

      А за работу Матвейка ничего не брал. Как хозяева ему денег всучить не старались – все без толку.

      – Спасибо скажете, хлеба краюху дадите – и то ладно. А если на ночлег в амбар или хлев пустите, тут и я вам спасибо скажу.

      Вот и весь разговор – просто и ясно. Такой уж простой-препростой человек был Матвейка. Простой-препростой, да вот ещё – «такой-эдакий!» Молчал почти всё время. Всё «Да» и «Нет» – весь ответ. Улыбнется в конце работы, рука об руку похлопает, пыль и стружку о штаны стряхнет, «Спасибо» скажет – и слова из него не вытянешь. Иногда шепчет чего-то, а чего – не слышно. Шепчет и улыбается.

      Бывало, правда, он все-таки говорил. И если уж говорил, так не спроста, а по особому случаю. Раз он Василию рыжему, у которого изба на краю деревни, сказал:

      – Ты, Василий, завтра в поле не ходи – дома сиди.

      Ну с чего это Василию дома сидеть, когда самая пора хлеб убирать?

      – О! Немой заговорил! – загоготал Василий в ответ да так в избу и ушел.

      А на следующий день и сам в поле отправился, и жена, и невестка и дети – за взрослыми колоски подбирать, к работе приучаться, чтобы в папу своего – Семена ленивого, не вырасти. А папа их Семен конечно в доме остался.

      Все встали рано, печь затопили, кашу сварили, сами поели, Семена покормили и в поле ушли. В поле ушли, а в печи угли красные остались.

      И надо же такому случиться, что искорка одна – самая малая, через дымоход вылетела и на крышу упала. Упала и не погасла. Запылала крыша ярким пламенем. А под крышей – Семен спит, в ус не дует. Ни в ус не дует, ни в бороду. А дует он вверх, посапывая, и дутьем своим пылающей крыши ему не загасить конечно.

      И сгорел бы дом вместе с Семеном, если бы не соседка. Прихворала она – осталась дома. Увидала, что крыша горит – крик подняла. Все, кто был в деревне, сбежались. Немного их было, но уж сколько было, столько и было. Хорошо, что хоть столько, и еще хорошо, что Матвей среди них был.

      Из избы сонного Семена под руки вывели. Матвей же забрался по лестнице на самый верх и руками голыми крышу всю раскидал. Руки обжег так, что долго потом работать не мог. Ну да Василий – надо отдать ему должное, в благодарность за живого семена (все-таки сын родной, какой-никакой – а сын) и за спасенное добро две недели Матвейку кормил и кормил хорошо. Не смог Матвей отказаться на этот раз и краюхой хлеба обойтись. И спать матвея укладывали не в амбаре и не на скотном дворе, а в избе. Даже на печь положить хотели, но тут уж Матвей воспротивился – Семена тревожить не хотел. Да и Семен не хотел, чтобы его тревожили.

      Так что на печи как всегда Семен спал, а Матвей – хоть и на полу, зато на толстом соломенном тюфяке.

      С тех пор если уж Матвей кому говорил чего, никто не смеялся, а внимательно слушал, чего он скажет, и выполнять старался. А говорил Матвей не всегда просто, хоть и простой человек был. Бывало, как скажет, так сиди потом и думай – к чему бы это?

      Вот сказал к примеру Гавриле (это тоже такой мужик был в той же деревне откуда родом Василий):

      – Петух-то твой ночью кукарекает – там, где кони пасутся.

      «С чего это петуху с конями кукарекать?» – думал Гаврила. –