Убыр: Дилогия. Шамиль Идиатуллин
Читать онлайн книгу.
банками – так что мне, наверное, показалось. Останавливаться, чтобы выяснить точно, было неудобно. Но очень хотелось.
Папа не курит.
Папа никогда не курил.
Папа презирает курящих и почти этого не скрывает.
Папа заставил маму бросить курить.
Вот пусть она его и разоблачает – дыхнуть просит и все такое. У нее это на высоком профессиональном уровне получается – на мне летом натренировалась.
Вечером попрошу, подумал я.
Но не попросил.
Мама, оказывается, тоже была дома. Почему-то. Обычно она прибегает к завершению Дилькиной продленки, да и то не всегда. Тогда мне приходится бегать. А теперь вот прибежала – и готовит что-то на кухне, деловито так и масштабно, будто к празднику какому. Над всеми конфорками вода бурлит, столы заставлены продуктами, тарелками и разделочными досками, и по этому многоугольнику мечется мама с тарелками, ножами и скалками наперевес. И бурчит что-то под нос.
Я решил, что позабыл нечаянно какую-нибудь большую семейную дату. Начал быстренько прогонять дни рождения через оперативную память, но сообразил, что уж в марте точно никогда и ничего мы не отмечали – даже на Восьмое марта всё скромненько обходилось, мы с папой пирог какой-то лепили, вот и все. В этом году уже отлепили свое.
Я на всякий случай очень весело с мамой поздоровался, громко и с улыбкой вполголовы. Думаю, если нормально ответит, про папу спрошу, рыкнет – тогда вообще понятно: поцапались они с папой, вот и мучаются теперь.
Мама нормально мне не ответила. Она вообще не ответила, стучала ножом по капусте в том же темпе автоматической винтовки. И волосы с лица убирать не стала, хотя мешали же явно. Тихо бурчала что-то слабомелодичное: то ли «Кол ща, кол ща куру ем», то ли «Culture, culture to I’m».
Поцапались, значит.
Ну, бывает такое, дела семейные. Обидно, конечно. Вот чего им мирно не живется, а?
Они у меня вообще не скандальные. Ругаются редко и тихо – но если поругались, все, привет. Три дня минимум как в холодильнике живем. Я-то привык, а Дилька очень страдает. То есть все страдают, но плачет только она. Ну и мама тоже – я как-то слышал. И все равно раз в год-два, но ругаются. В основном на нашу тему, кстати, – кто кого должен воспитывать, чего кому разрешать и может ли один родитель делать замечание другому родителю при детях. Нас бы спросили. Мы бы сразу сказали, что нам все равно. Но не спрашивают.
А я на сей раз решил спросить – вернее, сделать вид, что маминого настроения не заметил. Все так же весело и чуть заискивающе поинтересовался, а можно ли чего поесть – например, за пятерку по алгебре. Про пару, которая закрывалась этой пятеркой, я благоразумно умолчал.
Мама не отреагировала. Вообще. Ссыпала капусту в тазик и взялась за зеленую редьку, бормоча – все-таки, кажется, по-татарски, типа qul can quraem, «рука-душа мой курай», – бред какой-то. Я ждал, не убирая оскала. Понимал, что идиотски уже смотрится, пусть даже никто и не смотрит, – но серьезное лицо делать было еще хуже.
Мама дорубила редьку, подняла доску, чтобы соломку тоже смахнуть в тазик, застыла на полсекунды и почти незаметно мотнула головой