Поэты и вожди. От Блока до Шолохова. Лев Колодный
Читать онлайн книгу.
несколько стихотворений. Тогда вышел какой-то черный тов. Струве и сказал: “Товарищи! Я вас спрашиваю, где здесь динамика? Где здесь ритмы? Все это мертвечина и сам тов. Блок – мертвец”».
Павел Антокольский так излагает слова Струве, забытого давно стихотворца, решившего отомстить Александру Блоку за презрительные отзывы о его творчестве: «Когда меня позвали на этот вечер, я прежде всего переспросил: как – Блок? Какой Блок? Автор “Незнакомки”? Да разве он не умер? И вот сейчас я убедился в том, что он действительно умер».
Профессор И.Н. Розанов: «Появился на эстраде Александр Струве, автор книги стихов “Пластические этюды”, где воспевалась хореография, и стал говорить, что Блок исписался, что Блок умер…»
Как ни печально это признать, но «черный тов. Струве» был не одинок в своем отношении к Блоку. Нечто подобное чувствовал и Владимир Маяковский. По словам Корнея Чуковского, «все наше действо казалось ему скукой и смертью. Он зевал, подсказывал вперед рифмы и ушел домой спать». Сам Маяковский не скрывал этих чувств и после кончины Блока в статье «Умер Александр Блок» писал: «Я слушал его в мае этого года в Москве: в полупустом зале, молчавшем кладбищем, он тихо и грустно читал старые строки о цыганском пении, о любви, о прекрасной даме, – дальше дороги не было. Дальше смерть».
Хотя Блок жаловался на самочувствие и действительно был тяжело болен, тем не менее (такова уж была его выносливость) после утомительного выступления в Политехническом музее из двух отделений и злосчастного чтения в Доме печати нашел силы читать стихи в зале Итальянского общества на Поварской, где его ожидали горячие поклонники.
В последний приезд Блок не ходил, как обычно, в театры, на заседания. «…Вследствие этого, – писал он, – у меня появились в голове некоторые мысли, и я даже пробую писать». Друзья старались сделать для Блока все возможное. К нему пригласили для консультации опытного врача из Кремлевской больницы.
По этому поводу он сообщал матери: «У меня была кремлевская докторша, которая сказала, что дело вовсе не в одной падагре, а в том, что у меня, как результат однообразной пищи, сильное истощение и малокровие, глубокая неврастения, на ногах цинготные опухоли и расширение вен… Я буду стараться вылечиться».
Блоку плохо спалось. Гостеприимная хозяйка оставляла для него на письменном столе листы белой бумаги, втайне надеясь, что гость начнет творить и бумага, может быть, понадобится, что начнет вновь сочинять стихи…
Как ни хотелось ему мучительно писать – ничего не получалось. На бумаге оставались вместо букв какие-то крестики и палочки. Сидя за письменным столом перед окном, за которым виднелась предрассветная Москва, Блок кашлял, стонал; ходил возбужденно по комнате. Напуганная этими звуками хозяйка зашла однажды в комнату и увидала запомнившиеся ей навсегда глаза поэта, передать выражение которых не решилась. «В них, – как она пишет, – была скорбь, усталость». Вот тогда Блок признался ей: «Больше писать стихов никогда,