Звук осторожный и глухой

      Плода, сорвавшегося с древа,

      Среди немолчного напева

      Глубокой тишины лесной…

      Сусальным золотом горят

      В лесах рождественские елки;

      В кустах игрушечные волки

      Глазами страшными глядят.

      О, вещая моя печаль,

      О, тихая моя свобода

      И неживого небосвода

      Всегда смеющийся хрусталь!

      Только детские книги читать,

      Только детские думы лелеять,

      Всё большое далёко развеять,

      Из глубокой печали восстать.

      Я от жизни смертельно устал,

      Ничего от нее не приемлю,

      Но люблю мою бедную землю

      Оттого, что иной не видал.

      Я качался в далеком саду

      На простой деревянной качели,

      И высокие темные ели

      Вспоминаю в туманном бреду.

      Нежнее нежного

      Лицо твое,

      Белее белого

      Твоя рука,

      От мира целого

      Ты далека,

      И всё твое —

      От неизбежного.

      От неизбежного —

      Твоя печаль,

      И пальцы рук

      Неостывающих,

      И тихий звук

      Неунывающих

      Речей,

      И даль

      Твоих очей.

      На бледно-голубой эмали,

      Какая мыслима в апреле,

      Березы ветви поднимали

      И незаметно вечерели.

      Узор отточенный и мелкий,

      Застыла тоненькая сетка,

      Как на фарфоровой тарелке

      Рисунок, вычерченный метко, —

      Когда его художник милый

      Выводит на стеклянной тверди,

      В сознании минутной силы,

      В забвении печальной смерти.

      Есть целомудренные чары:

      Высокий