P.S. Пиши, как прежде в Спасские казармы, кв. № 6, мне.

      Целую тебя крепко, пойми и все прости.

      Итак, бабушка хоть и не очень определенно, но отказывается от своего счастья, чтобы принести себя на алтарь материнской любви. Но вопреки этому желанию она так и не вернулась к Ивану Ивановичу, который отдал ей дочь только через несколько лет.

      Бедная мама, девочка Маруся! Она никогда не рассказывала мне, каким глубоким горем была для нее разлука с матерью. Жизнь с суровым отцом, выпавшая на годы, когда формировался ее характер, тайные свидания с матерью сделали ее застенчивой, замкнутой, закрытой. С годами мать стала для нашей мамы чужим человеком. Вот что писала бабушка Льву Владимировичу Горнунгу во время войны: «Да разве Маруся когда-либо впускала в свою жизнь! Она с детства была страшно замкнута, и стоило только к ней близко подойти, как она сейчас же, как улитка, уйдет в свою раковину. Даже подростком она не переносила никаких советов, учений житейским премудростям, а теперь и говорить нельзя!» Только предсмертная болезнь бабушки и ее смерть – я была тому свидетелем – смягчили сердце мамы, вернули любовь к матери, спрятанную глубоко в ее душе.

      Передо мной ответ Николая Матвеевича. Он с такой страстью взялся за перо, что вначале говорит о бабушке, своем адресате, в третьем лице, лишь на второй странице возникает обращение к ней.

      Пусть он простит меня за то, что я публикую его письмо, полное отчаяния и подлинного горячего чувства. Но и здравомыслия. И мужской воли. Он разбивает в прах бабушкины рассуждения о греховности ее любви.