Я приходила в себя рывками, словно утопленница, что в последний момент передумала умирать. То выныривала на поверхность, глотая ртом воздух, то вновь погружалась в бездну кошмаров. В те редкие мгновения, когда ко мне возвращалось сознание, перед моим взором вставал закопчённый потолок в разводах, покрытый вуалью из паутины. Голос с характерной старушечьей хрипотцой порою сетовал:

      – Ну, давай уж, болезная, поправляйся. Или умирай, не мешай честным людям жить, – и в мой рот вливался то густой до смолы, тягучий и горький отвар, то вода.

      Все же мне удалось выплыть из этого кошмара, а не утонуть. Наперекор самой себе не отправиться по путям лабиринта за грань.

      В один из вечеров я окончательно пришла в себя. Открыла глаза. В каморке, что стала мне и лечебницей, и спальней, и трапезной, у стены посапывали, прижавшись друг к другу, двое мальчишек. Наглая облезлая полосатая кошка вылизывала свою лапу в углу. За тряпкой, что символизировала дверь, слышалось шкворчание, оттуда тянуло запахом прогорклого жира.

      Я сглотнула и попыталась повернуть голову. Ровно в этот момент за занавеской что-то зашуршало. Морщинистая рука отдернула ткань, и в каморку вошла грузная и невысокая старуха.

      – А, оклемалась-таки? – она уперла руку, в которой держала засаленное кухонное полотенце, в бок. – Ну, слава Престололикому! А то–ть Олаф все переживал, что рванешь…

      – К–к–к–как рвану? – выдала я вместо приличествующего ситуации «где я?» и «что со мной?», столь велико было мое удивление от услышанного.

      – Знамо как, полыхнешь и подожжешь все вокруг, – ответила старуха.

      Мальцы сонно завозились, просыпаясь.

      – Простите? – голос был словно чужой, а в горле при каждом звуке будто лезвием изнутри проводили.

      – Прощаю, – великодушно отозвалась старуха, а потом, закинув полотенце на плечо, назидательно пригрозила пальцем: – Ишь че удумала, малахольная, убиться ей, видите ли, захотелось… Места другого найти не могла… Зачем под леса полезла?

      – Я не…. – попробовала было возразить, но старуха, видимо, державшая до этого свой гнев в узде (и правильно, что на бессознательную–то кричать ?), сейчас отводила душу.

      – Тебе может жизнь и не мила, а бригадиру …. У него подряд, сроки, семья, дети… Ты башкой–то своей думала, когда самоубиться-то решилась? И ладно бы ты простая была…

      Тут мне захотелось горько усмехнуться. Ну да, судя по всему, перепугавшиеся рабочие, поняв, что под завалами не оборванка, переполошились, что им влетит. Но дальнейшие слова старухи разрушили мое вроде бы логичное предположение.

      – Когда поняли, что ты еще вроде как живая, вызвали целителя. Этот шаромыжник, который лечить–то толком не умеет, лишь амулетики свои прикладывает, и заявил: умирает маг, да к тому же и огненный.

      Я все еще не понимала,