В огромном городе так трудно разыскать

      Клочок романтики – глазам усталым

                                                      отдых:

      У мутной Сены,

      Вдоль стены щербатой,

      Где мост последней аркою круглится, —

      Навес, скамья и стол.

      Старик с лицом поэта,

      Склонившись к пуделю, стрижет бугром

                                                         руно.

      Так благородно-плавны жесты рук,

      Так благостны глаза,

      Что кажется: а не нашёл ли он

      Призвание, чудеснейшее в мире?

      И пёс, подлец, доволен, —

      Сам подставляет бок,

      Завёл зрачок и кисточкою машет…

      В жару кудлатым лешим

      Слоняться не легко,

      И быть красавцем – лестно;

      Он умница, он это понимает.

      Готово!

      Клиент как встрёпанный вскочил —

                                                    и на́земь.

      Ты, лев собачий! Хитрый Дон-Жуан

      С седою эспаньолкою на морде…

      Сквозь рубчатую шерсть чуть розовеет

                                                         кожа,

      Над шеей муфта пышною волной, —

      Хозяин пуделя любовно оглядел

      И, словно заколдованного принца,

      Уводит на цепочке.

      С балкона кошка щурится с презреньем…

      А парикмахер положил на стол

      Болонку старую, собачью полудеву,

      Распластанную гусеницу в лохмах…

      Сверкнули ножницы, рокочет в Сене вал,

      В очках смеётся солнце.

      Пришла жена с эмалевым судком,

      Увядшая и тихая подруга.

      Смахнула шерсть с собачьего стола,

      Газету распластала…

      Три тона расцветили мглу навеса:

      Бледно-зелёный, алый и янтарный —

      Салат, томаты, хлеб.

      Друг другу старики передают

      С изысканностью чинной

      То