Ледяной злобой саднило сердце. Комок боли, что подступил к самому горлу, вырвался наружу. Вдобавок ко всему, вырвало её прямо на лестницу. А потом она услыхала снизу шаги и голоса… Сюда поднимались. Маша глянула вниз, вглядываясь в лестничные пролеты, и разглядела двух мужчин. А ей абсолютно не хотелось сейчас кого-либо видеть. Потому, вместо того, чтобы теперь спускаться, Маша спешно устремилась по лестнице вверх…

      Уже сверху, она услышала, что незнакомцы звонят именно в ту квартиру, которую она только что покинула. Их грубые, громкие голоса донесли до девушки смесью матерных выражений.

      Тем временем, вскоре она была на верхней площадке лестницы незнакомого дома. Тупик заканчивался дверью: выходом то ли на крышу, то ли на чердак. Никакого замка на дверях не было. Маша рванула на себя эту дверь со злобным остервенением: «Вот и всё. Это – конец наших с ним отношений… Но – почему так гадко на душе? Будто, я разбиваю кому-то сердце, предаю давнего друга. Будто, совершается что-то непоправимое, и мир разбивается на кусочки, а вся моя жизнь – вдребезги… Вот и всё… С этой пустой и полутёмной площадки, где нет квартир, дверь ведёт, скорее всего, на крышу… Прыгнуть?». Шальная мысль в миг отчаянья…

      За незапертой железной дверью оказался тёмный, захламлённый чердак. Совсем неподалёку, в маленькой постройке, заключённой во внутренности чердака, была лифтёрная. С изображением черепа и красной молнии на двери. Над дверью лифтёрной тускло светила всё же не выбитая и не скрученная лампочка. Мотор внутри пустоты за железными дверями в это время загудел и заскрежетал: наверное, лифт в доме был очень старый. Маша вздрогнула от громкого звука.

      Она прошла вглубь чердака и присела неподалёку, за старой деревянной балкой или перегородкой, на старый ящик. Здесь, в глубине, было темно. Напротив неё были разбросанные фанерные коробки и куча битой штукатурки. На них падал свет от тусклой лампочки, освещая также пустые бутылки, окурки, пустые пачки из-под сигарет, использованные одноразовые шприцы. Судя по мусору, здесь, на чердаке, собиралась местная шпана. Но Маше сейчас было всё равно. Она сидела и тихо плакала, сдерживая бурные рыдания, но не сдержав слёзы. Непрошенные, они всё стекали и стекали по лицу потоками, и, отрываясь, падали на куртку.

      «Вот так. Всё банально и до одури прозаично. Как там, в поговорке? Все бабы – дуры, мужики – сволочи, и счастье только в труде?»

      Незаметно грустные и циничные мысли сменились беспощадными воспоминаниями о