Память-лед трещит, расползается, и в трещины сочатся запахи. Сытный дух печева, пирогов, которые расчиняли спозаранку, а пекли ближе к полудню, что с дичиной, что с рыбой, с грибами тоже. Или с творогом, вишней.

      Большими и маленькими.

      Темными. Или только малость самую подрумяненными. Украшали косицами плетеными, бисеринами из сахару да клюквой вяленой. Порой целые узоры вывязывали.

      Щука на огромном блюде развалилась, раззявила зубастую пасть, в которую вставили яблоко моченое. Щучьи бока сметаной мазаны, а под брюхом греча рассыпана.

      Отец почти ничего не ест. Ковыряет в тарелке Любляна, которая ныне бледна и сторонится окна открытого. В конце концов не выдерживает:

      – Закройте уже! Сквозит… Так и заболеть недолго. – Ее личико недовольно кривится, а меж бровок складка появляется. – Нормально закройте, ставнями!

      Младшая сестрица ест, не глядя по сторонам, хватает кусок за куском и глотает, почти не пережевывая. И это на нее не похоже. Уж она-то была разборчива в еде, порой и чрезмерно. А от рыбы всегда носик свой прехорошенький воротила, мол, тиной ей пахнет…

      Ест.

      И глотает.

      – Набегалась за день. – Она заметила его взгляд и улыбнулась так кривоватенько. – Вся в хлопотах…

      – Какие у тебя хлопоты? – кривится Любляна.

      Они друг дружку не то чтоб вовсе не любили. Любили. Сестры как-никак, а вот… была ревность… и капля зависти. Были ленты краденые и слезы литые, когда мнилось, что кого-то обижают. Но все это было тихо, по-родственному.

      А сейчас неспокойно за столом.

      И мыши шубуршатся.

      – А куда наша кошка подевалась? – поинтересовался Илья, подцепляя на серебряную вилку грибочек.

      И заметил, что приборы-то у батюшки простые, из железа деланные, пусть и украшены хитро, а куда серебро подевалось? Он свою вилку берег. При себе носил. Сказывал, что дарена она ему отцом была, на счастье. Потерял?

      Тогда весь терем до досочки перебрали бы.

      – Кошка? – Отец хмурится. – Понятия не имею.

      – Сбежала, наверное, – дернула плечом Маленка.

      И Любляна добавила:

      – Стара уж была. Время ей пришло подыхать, вот и ушла из дому. С кошками оно всегда так.

      – А с курами что?

      – С курами? – Светлые бровки вверх взметнулись. И на лице такое недоумение искреннее, что невольно стыд берет за глупые вопросы свои. – А что с курами? Нестись перестали?

      – Все черные куда-то делись.

      – Да? – И ротик приоткрылся.

      Хороша Любляна. В матушку пошла хрупкой воздушной красотой. И недаром женихов она с малых лет перебирает…

      – Что с матушкой? – Он отложил вилку, понимая, что не полезет кусок в рот.

      – Так болеет, – равнодушно ответила Маленка. – Давно болеет…

      – Чем?

      – Я откуда знаю? Болезнью.

      Отец смотрит пристально и губу жует. И глаза… чужие глаза. Незнакомые.

      – Я навестить ее хотел бы…

      – Навестишь.

      – Сегодня.

      – Конечно,