Уже смеркалось, когда Ромашка и Мирослав вышли из подъезда. Серое беззвездное небо куполом накрывало город. Девушка надеялась сегодня добраться домой без приключений, а то вдруг Мирослав все-таки разочаруется в людях? Жизнь в городе почти излечила его от излишней доверчивости и научила осторожничать, но вера в людей, в то, что до сердца каждого человека можно достучаться, осталась неизменной.

      В этот вечер Ромашка стояла на коленях пред распахнутым окном, лист бумаги и баночка с водой – на подоконнике. Сначала девушка нарисовала два дома, два черных дома, а потом… потом скомкала рисунок и бросила на пол промоченный акварелью комок. Взяла новый лист. Ромашка все еще сомневалась, с чего начать, и выходило, что без этих двух домов она никак обойтись не могла – хоть что-то на ее рисунке должно быть привычным, реальным. Вздохнув, Ромашка снова обмакнула кисть в черную краску и нарисовала крайние здания, но уделила им на листе намного меньше места. «Это как будто я забралась на крышу своего дома или еще выше», – решила девушка. Стену она рисовать не стала, вместо нее обозначила край города рвом. Ромашка не знала, как должна выглядеть ядовитая вода, но голубой краской ее рисовать уж точно не стоило. Жидкость во рву получилась желто-зелено-бурой, а за рвом девушка нарисовала мертвую землю. Мертвую, думала она, это значит без зелени, то есть пустыню, но не такую, где песок… Поэтому мертвая земля была у нее на рисунке красно-желтая, с темными трещинами, которые паутиной уходили к горизонту. А за мертвой землей – тут уж Ромашка не удержалась – высился зеленый холм с густым лесом у подножия, и все