Обнаружив в потайных хранилищах богатых домов и вилл, церквей и монастырей украшения из золота и серебра, сундуки с самоцветами и бочки с золотой чеканной монетой, драгоценные священные сосуды, украшенные золотом, алмазами, рубинами и жемчугами, древние иконы в дорогих окладах, многие из захватчиков сходили с ума, теряя рассудок от увиденного. Они – кто с восторженными криками, кто со звериным рычанием – обдирали с храмовых иконостасов тяжелые золотые и серебряные пластины, сгребали в мешки золотые чаши и тяжелые канделябры из литого серебра, то и дело устраивая кровавые потасовки со столь же озверевшими товарищами по оружию.

      Много лет спустя, один из них, вспоминая этот день, напишет: «Там было такое изобилие богатств, так много золотой и серебряной утвари, так много драгоценных камней, что казалось поистине чудом, как свезено сюда такое великолепное богатство. Со дня сотворения мира не видано и не собрано было подобных сокровищ, столь великолепных и драгоценных. И в сорока богатейших городах земли, я полагаю, не было столько богатств, сколько их было в Константинополе!»15

      Старик, оглядев улицы, примыкавшие к холму, на котором стоял храм, положил на землю спасенные им книги, завернутые в плотную ткань, – видимо, его собственную одежду, – и выпрямился, вдохнув наконец полной грудью. Теперь у него есть время на короткую передышку. Он размотал головную повязку, потушил тлевшую тряпицу, сложил ее аккуратно и вытер ею лицо. Надо взять себя в руки. Слезами уже не поможешь.

      Погода стояла безветренная, и, хоть пожары никто не тушил, огонь пощадил главные храмы: пламя внезапно погасло у самых стен Святой Софии, в чем многие позже увидели знак свыше. Не дошел огонь и до Храма Святых Апостолов, погас у самого подножия холма. Но большая часть ближайших городских кварталов превратились в золу и обугленные головешки.

      Внезапно старая железная дверца, скрипнув, приотворилась, и из-за нее высунулась светло-русая взлохмаченная голова. С испугом оглядевшись по сторонам, голубоглазый юноша лет семнадцати, с жидкой кудрявой бороденкой на заплаканном безусом лице, по виду и одежде из русов-изуграфов16, работавших подмастерьем при храме на восстановлении древних фресок, отчего и одежда его была обильно испачкана красками и мелом штукатурки, увидев старика, радостно вскрикнул и, выйдя к нему, зачастил скороговоркой на диалекте русов, хорошо известном библиотекарю.

      – Отче,