Два ребёнка сидели лицом друг к другу внутри запряжённой лошадьми кареты, разделённые лучом нежданного солнечного света. Моху, только что одолевшему свой одиннадцатый день рождения, было наказано сопровождать Меморию во дворец на Загульные Поля, где у неё в тот вечер было выступление. Они сидели на потёртых сиденьях, Мох – в чёрном сценическом костюме, Мемория – в чёрном платье. Окраска на кончике носа, подбородка и ушей делала её лицо ещё светлее. Перевязанные лентой волосы лежали сзади. Внешность Моха будто опалило горячим ветром. В его нечёсаных волосах свободно гуляли статические заряды. Под изломанными ногтями, будто прочерченная карандашом, пролегала полоска грязи.

      Было далеко за полдень 29 октября. Погода стояла осенняя, но им не дали одеяла прикрыть колени: как бы наряды не попортили. Мемория сидела, положив руки в перчатках на закрытую книгу. Она сидела с закрытыми глазами, но не спала. Мох снял свои перчатки и пустил их на протирку запотевшего окна, чтобы получше разглядеть пса, быстро приближавшегося по траве размашистыми прыжками.

      – Отчего, по-твоему, мы встали? – спросила Мемория.

      – Пёс какой-то дорогу загородил, – сказал Мох. Кончик его носа вжался в стекло. – Он лошадей пугает. – От тепла кожи окно покрывалось дымкой, мешая видеть. – Громадный такой!

      – В древних мифах пёс охраняет вход в подземное царство мёртвых, – сказала Мемория.

      – Тогда чего ж он тут разбегался? – Мох скользнул по сиденью к окну на другой стороне кареты. – Он, похоже, бешеный.

      – Кучер его отгонит. – Когда девочка говорила, дыхание её выходило белёсым облачком. – Скоро стемнеет, и я замёрзла. Хочется огня, чего-то на ужин и горячую грелку в тёплую постель. – Мемория открыла глаза. – Не хочу выступать. Нестерпимо чувствовать, как они на меня смотрят. Всё равно что оказаться мотыльком на конце булавки.

      С августа её самозваный опекун, Джон Машина, устраивал приватные сборища в гостиных Загульных Полей. За деньги, которые вскоре пропадали в его карманах, Мемории приходилось демонстрировать свой дар. Пока Джон отсиживался по тёмным уголкам залов с высоченными потолками, она заставляла воспарять в воздух камни, мраморные шарики или всяческие безделушки, какие предлагала публика. Каждый вечер ей приходилось терпеть, пока Джон Машина посыпал мукой её лицо и чернил ей глаза толчёным углём. Однажды он покрасил ей губы соком какой-то ягоды, от которого она заболела. Она остерегалась его нетерпеливых рук, грубых, с веснушчатой кожей и медными волосами, а особенно прикосновений видавшего виды золотого перстня с тёмным рубином. Как-то, разомлев от коньяка, он рассказал ей, что этот камень – символ крови и выдает его принадлежность к «Красной миноге», тайному сообществу. Она видела такие же перстни у завсегдатаев своих выступлений.

      – Я их презираю, – говорила она.

      Мох, раздражённый, отодвинулся от запотевшего окна и повернулся лицом к Мемории:

      – Если даёшь им, чего они желают, они только большего захотят. Ответ прост.

      – Для тебя, возможно. Все ждут, чтоб ты был груб и вызывал разочарование. Ты неотёсанный мальчишка, и это означает, что мне приходится работать вдвое усерднее, чтобы у них не сложилось плохое мнение о Джоне. – Мемория сунула свою книжку в портфельчик из плотного картона.

      – Кого волнует их мнение? – хмыкнул Мох. Он ногами крутил педали в воздухе. – У меня ноги скрипят в этих ужасных сапогах. Сниму-ка я их, пожалуй.

      – Даже не смей, не то тебе ни за что не натянуть их обратно.

      Мох откинулся на сиденье и уперся узкими мысами своих чёрных сапог в сиденье Мемории.

      – Веди себя прилично. – Мемория швырнула в него подушечкой, но та отскочила на пол. Из-за стенок кареты донёсся голос кучера, правившего лошадьми. За ним последовал нестройный топот копыт и сильный храп. Карета дёрнулась назад, потом вперёд. Мох вовремя повернулся к окну и увидел пса, скакавшего прочь по широкой лужайке. Мемория, смотревшая в противоположное окно, следила, как неровная жилка декоративных садиков проплывала мимо кареты, кренившейся из стороны в сторону на неровной дороге. За поворотом в поле её зрения оказался дворец, куда им предстояло наведаться. Карету тряхнуло, и Мемория вновь обратила взгляд на сады и деревья.

      – Он угробить нас собрался, что ли? – Мох вцепился в сиденье.

      Мемория не ответила. Весь день ей нездоровилось. Восприятие её будоражила подступавшая мигрень. В отличие от Моха, замкнутость кареты её успокаивала. Болтовня Моха не знала удержу. Мемория придерживала язычок, понимая, что его пугает предстоящее представление и присутствие лощёной публики. Во время неспешного передвижения кареты по Ступени-Сити она пробовала читать, она любила читать на отдыхе, но из этого вовсе не следовало, что за чтением ей было легче достичь желаемого состояния. Глаза скользили по строчкам текста, вынуждая её вновь перечитывать предложения, тут же отвлекаясь на какое-нибудь замечание Моха. Она попыталась уснуть, но неистовый парад образов в её умственном