Вчера я увидел ее.

      Она шла поступать в третий раз,

      в последний свой раз.

      Она шла, как хотел поэт, —

      гордо шла по Арбату,

      готовясь шагнуть с прекрасной улицы

      прямо на сцену…

      …Ковер, на котором она лежала…

      Она шла и бормотала стихи —

      все те же стихи о самоубийстве Мэрлин.

      Она готовилась прочесть их,

      как научил ее очередной возлюбленный —

      знаменитый актер…

      Знаменитый дерьмовый актер.

      «Я – Мэрлин» – читай это с юмором.

      Какая ты, к черту, Мэрлин?

      Читай, как бы извиняясь, —

      дескать, я ваша Мэрлин,

      ибо других у вас нет…

      И эту строчку:

      «А вам известно, чем пахнет бисер?

      Самоубийством!» – не ори, как зарезанная.

      В самоубийство сейчас никто не верит.

      В «Склифе» есть отделение,

      там лежат «пугалки».

      Это девки, которые травятся так,

      чтобы их спасли.

      Хотят попугать своих мужиков —

      вот что такое современное самоубийство!»

      И, бормоча стихи, как он учил,

      она подошла к ГИТИСу,

      а может, к «Щуке», или к «Щепке», или к МХАТу.

      Подошла к этим вратам в рай.

      Подошла, неся свою тайну —

      тайну трех лет.

      Эти три года…

      (Рассказ подруги – нянечки

      из дома инвалидов и престарелых):

      «У нас, как в Ноевом ковчеге, собрались все,

      кто не поступил в театральные и во ВГИК.

      Массовик в доме,

      чтобы как-то нас заинтересовать, бросил идею:

      «Давайте пробьемся в телепередачу «Шире круг».

      Подготовим самодеятельность – и пробьемся».

      Что тут началось!

      Все мгновенно представили,

      как наши матери включают телевизор,

      и на залитой светом эстраде

      стоим мы!

      С раннего утра, достав гитары,

      мы дожидались прихода массовика.

      Он пришел под вечер,

      и мы начали репетировать

      «Песню