Комната Джованни. Если Бийл-стрит могла бы заговорить (сборник). Джеймс Артур Болдуин
Читать онлайн книгу.
Словно при нем всегда был наполненный шприц, который в тягостные моменты автоматически впрыскивал ему витамины.
– Il y a les jeunes dedans[36], – сказал он, и мы вошли внутрь.
В кафе за оцинкованной стойкой действительно сидели молодые парни и потягивали красное и белое вино. Впрочем, там были и немолодые люди. Рябой юноша и потасканная девица играли у окна в пинбол. В глубине зала нескольких посетителей за столиками обслуживал на редкость опрятный официант. В полумраке, на фоне грязных стен и посыпанного опилками пола его куртка сверкала белизной. За столиками просматривалась кухня, где тяжело, словно перегруженный грузовик, переваливался тучный и мрачный повар в высоком белом колпаке и с потухшей сигарой в зубах.
За стойкой восседала одна из тех неподражаемых и решительных дам, которые встречаются только в Париже – зато в большом количестве. В любом другом месте они были бы неуместны, как русалки на вершине горы. Но в Париже их можно видеть почти за каждой стойкой, они расположились там, как наседки на гнездах, и внимательно следят за кассой, словно та снабжает их яйцами. Ничто не укроется от их глаз, ничто не может удивить – разве только во сне. Но снов они уже давно не видят. Эти дамы не бывают ни злыми, ни добрыми, но у них есть своя особенность: они знают все о каждом, кто оказывается на их территории. Некоторые из них седые, другие – нет, одни толстые, другие худые, одни уже бабушки, другие засиделись в девках, однако у всех безучастный, но цепкий, все отмечающий взгляд. Трудно поверить, что когда-то они просили материнскую грудь или любовались солнышком; кажется, в этот мир они пришли только ради денег – взгляд у них беспомощно шарит по сторонам и успокаивается, только остановившись на кассе.
Наша дама была темноволосой с проседью и, судя по лицу, уроженка Англии. Она знала Джованни, как и почти все остальные у стойки, он ей нравился, и она по-своему бурно приветствовала его. Прижав Джованни к огромной груди, она заговорила низким голосом.
– Ah, mon pote! – воскликнула она. – Tu es revenue! Наконец объявился! Salaud! Теперь, когда ты разбогател и обзавелся богатыми друзьями, ты совсем забыл о нас! Canaille![37]
И она лучезарно улыбнулась нам, «богатым» друзьям, ее улыбка была дружелюбна и как бы рассеянна, однако сомнений не было: мысленно она воссоздала наши жизни с момента рождения до сегодняшнего дня. Ей стало точно известно, кто богат и насколько богат, и меня она к богатым не отнесла. Возможно, поэтому в брошенном ею на меня взгляде сквозило недоумение, которое вскоре сменилось уверенностью, что со временем она во всем разберется.
– Сама знаешь, как это бывает, – сказал Джованни, высвобождаясь из ее объятий и отбрасывая назад волосы. – Начинаешь работать, становишься серьезным, и на развлечения времени не остается.
– Tiens, – насмешливо произнесла дама. – Sans blague?[38]
– Поверь мне, – сказал Джованни, – хоть я и молодой, но очень устаю, – тут она расхохоталась, – рано ложусь спать, – новый взрыв хохота, – и учти – один, – прибавил Джованни, словно это все объясняло. Сочувственно причмокнув, дама снова засмеялась.
– А сейчас ты пришел
А там и молодые есть (
А, дружок! … Вернулся-таки!.. Мерзавец!.. Негодяй! (
Вот как? Ты не шутишь? (