Я научился вам, блаженные слова:

      Ленор, Соломинка, Лигейя, Серафита.

      В огромной комнате тяжелая Нева,

      И голубая кровь струится из гранита.

      Декабрь торжественный сияет над Невой.

      Двенадцать месяцев поют о смертном часе.

      Нет, не соломинка в торжественном атласе

      Вкушает медленный томительный покой.

      В моей крови живет декабрьская Лигейя,

      Чья в саркофаге спит блаженная любовь.

      А та, соломинка, быть может, Саломея,

      Убита жалостью и не вернется вновь!

      – Тому свидетельство языческий сенат –

      Сии дела не умирают! –

      Он раскурил чубук и запахнул халат,

      А рядом в шахматы играют.

      Честолюбивый сон он променял на сруб

      В глухом урочище Сибири

      И вычурный чубук у ядовитых губ,

      Сказавших правду в скорбном мире.

      Шумели в первый раз германские дубы,

      Европа плакала в тенетах,

      Квадриги черные вставали на дыбы

      На триумфальных поворотах.

      Бывало, голубой в стаканах пунш горит,

      С широким шумом самовара

      Подруга рейнская тихонько говорит,

      Вольнолюбивая гитара.

      – Еще волнуются живые голоса

      О сладкой вольности гражданства,

      Но жертвы не хотят слепые небеса,

      Вернее труд и постоянство.

      Все перепуталось, и некому сказать,

      Что, постепенно холодея,

      Все перепуталось, и сладко повторять:

      Россия, Лета, Лорелея.

      Золотистого меда струя из бутылки текла

      Так тягуче и долго, что молвить хозяйка успела:

      – Здесь, в печальной Тавриде, куда нас судьба занесла,

      Мы совсем не скучаем, – и через плечо поглядела.

      Всюду Бахуса службы, как будто на свете одни

      Сторожа и собаки, – идешь, никого не заметишь.

      Как тяжелые бочки, спокойные катятся дни.

      Далеко в шалаше голоса – не поймешь, не ответишь.

      После чаю мы вышли в огромный коричневый сад,

      Как ресницы, на окнах опущены темные шторы.

      Мимо белых колонн мы пошли посмотреть виноград,

      Где воздушным стеклом обливаются сонные горы.

      Я сказал: виноград, как старинная битва, живет,

      Где курчавые всадники бьются в кудрявом порядке;

      В каменистой Тавриде наука Эллады – и вот

      Золотых десятин благородные, ржавые грядки.

      Ну, а в комнате белой, как прялка, стоит тишина,

      Пахнет уксусом, краской и свежим вином из подвала.

      Помнишь, в греческом доме: любимая всеми жена –

      Не Елена – другая – как долго она вышивала?

      Золотое руно, где же ты, золотое руно?

      Всю дорогу шумели