Происшествия в Токио. Драматургия. Павел Сурков
Читать онлайн книгу.
безысходности и обреченности. Понимаете, Евгений Сергеевич, когда Рузский тогда пришел ко мне за текстом отречения – я даже некоторым образом успокоился, вздохнул свободно, словно гора с плеч свалилась. Мишель ведь с самого рождения был куда более годен для престола, нежели я – и отец его больше любил, и играл с ним не переставая… Но все остальное… Для всего остальное, с первого взгляда, был создан я – наследник цесаревич, старший сын. Сын, которого его собственный отец не желал видеть наследником.
Боткин. Но никто не отменял права престолонаследия. Увы, есть вещи, которые намного выше нас, больше нас, главнее нас… И наш долг – принять это со смирением.
Николай. Легко говорить про смирение – так как легко это смирение понять. И есть еще искус – есть то, что посылается нам для испытания нашей крепости, наших сил. Я, признаюсь вам, Евгений Сергеевич, очень долго надеялся, что народ – те люди, для которых я жил, ради которых каждое утро просыпался и чьими судьбами жил – я не верил, что эти люди могут отречься от своего государя.
Боткин. Но, простите меня, Николай Александрович, от государя можно очень легко отречься – если знать, что до этого государь отрекся от тебя.
Николай. Но я не отрекался от людей. Я отрекался от собственной власти – а сделал я это именно ради них, ради страны…
Боткин. И вы ждали, что люди оценят это?
Николай. Я должен сказать «нет», хотя бы из благородства или самоотверженности – но, увы, я вынужден сказать «да». Да, я ждал, где-то в глубине души я даже верил в то, что люди не оставят меня. И даже эта провокация…
Боткин. Какая именно провокация?
Николай. Я же рассказывал вам… Письма. Нам подбрасывали письма – от какого-то верного офицера. От какого-то человека, который, якобы, мог помочь мне сбежать. Крупицы надежды, ложность которых была мне ясна.
Боткин. Как же вы это поняли?
Николай. Чрезвычайно просто. Эти письма были написаны якобы верным мне офицером. Но в этих письмах аноним называл Алексея «царевичем». Вы же понимаете, что офицер, дворянин, никогда бы так не сказал… Он бы сказал – «цесаревич»….
Боткин. То есть…
Николай. Да, кто-то из наших тюремщиков или того хуже – стоящих над ними, решил устроить нам эту отвратительную, хотя и тонко организованную провокацию. Чудовищную… Чудовищную потому – что она давала нам надежду. Крупицу надежды. Надежды на освобождение от пленения. Я понимал, что мне суждено изгнание – мне и всей моей семье. И я… Был ли я к этому готов? Не знаю… к изгнанию, к эмиграции, к тому, чтобы оставить Россию – да. Но вот к этому…
(свет гаснет на Боткине, Николай остается один, слышится грубый мужской голос)
(Николай резко оборачивается на голос – свет вычерчивает массивную фигуру Распутина)
Николай. Ты ли это, друг мой?
Распутин. Я, папенька.
Николай.