После разговора с Быстрицким я увлекся теоретической физикой, прочел несколько умных книг и десяток научных статей. Проблема популярной физики в том, что ученые совершенно не хотят говорить на нормальном, человеческом языке. Причин тому две.

      Во-первых, и, я надеюсь, это основная причина, язык влияет на наше мышление гораздо сильнее, нежели считается. Например, не многие из классиков творили на английском. Универсальное «фак» настолько банально, по сравнению с трехэтажным, что не оставляет англосаксам никаких шансов выразиться шедеврально. Тем не менее наравне с исполинами существуют карманные языки, скажем польский. Казалось бы, за что эту страну награждать таким писателем, как Лем? И все же польская литература существует как явление, а на торгашеском языке говорят менеджеры и брокеры. Конечно, это утверждение спорно, однако я проникся мыслью, что ученый, вырастая в профессиональном смысле, приобретает никому не ведомый птичий диалект. Это позволяет мыслить, как бы это сказать, – разноформатно, более глубоко и широко. Недостаток процесса в том, что он закрывает путь назад, и ученые, как правило, не могут опуститься на обывательский уровень, чтобы объяснить цели своих изысканий, а самое главное, обосновать суммы потраченных средств. И это вторая причина, почему ученые не говорят как нормальные люди.

      Раньше я не увлекался конспирологией и никогда не смотрел ТВ3 и иже с ним. Но после того как понял, что не могу найти никакой вразумительной информации на самые простейшие, а значит, фундаментальные вопросы, стал подозревать неладное.

      Быстрицкий рассказал мне про опыт с двумя щелями и о том, как фотон становится волной или частицей. Я без труда нашел не только описание опыта, но и множество научно-популярных фильмов. Все объяснялось вроде бы понятно и просто, но вот официальная наука путалась в показаниях.

      Я