Маруся отравилась. Секс и смерть в 1920-е. Антология. Сборник
Читать онлайн книгу.
и свое «Хмурое утро» («Ненастье»), появляется в романе о наших днях та же вечная невеста Татьяна, которая хоть и спит с двумя мужьями, но души ее не тронул ни один, и чувствует она себя вечной девушкой. Это очень важная догадка о России, и если бы Толстого внимательней читали, то, может, меньше питали бы иллюзий насчет границ своей власти.
Замятинское «Наводнение» на этом фоне – казалось бы, на совершенно другую тему; но тематический комплекс и, главное, атмосфера тут – та самая: наряду с эротическим помешательством и повальными самоубийствами одной из главных тем позднего нэпа была преступность, дикий ее разгул, знаменитые «попрыгунчики», Ленька Пантелеев, небывалые прежде случаи маньячества, о котором до революции и не слыхивали, – какое-то полное забвение совести, расчеловечивание, людоедство. Как всегда в таких случаях, когда литература еще не успела осмыслить происходящее, на помощь ей пришла журналистика, и одним из шедевров той поры стало «Комаровское дело» Булгакова. Это вроде обычное журналистское расследование, газетный заработок – но атмосфера нэповского ужаса тут схвачена, как разве что у Леонова в «Воре» или у Каверина в «Конце хазы»: «Оно, пожалуй, было бы легче, если б было запутанней и страшней, потому что тогда стало бы понятно самое страшное во всем этом деле – именно сам этот человек, Комаров (несущественная деталь: он, конечно, не Комаров Василий Иванович, а Петров Василий Терентьевич. Фальшивая фамилия – вероятно, след уголовного, черного прошлого… Но это не важно, повторяю). Никакого желания нет писать уголовный фельетон, уверяю читателя, но нет возможности заняться ничем другим, потому что сегодня неотступно целый день сидит в голове желание все-таки этого Комарова понять. ‹…› Репортеры, фельетонисты, обыватели щеголяли две недели словом „человек-зверь“. Слово унылое, бессодержательное, ничего не объясняющее. И настолько выявлялась эта мясная хозяйственность в убийствах, что для меня лично она сразу убила все эти несуществующие „зверства“, и утвердилась у меня другая формула: „И не зверь, но и ни в коем случае не человек“».
Вот «Наводнение» – оно про такое же расчеловечивание, но в смысле более широком, метафорическом; Замятин все-таки имел исключительное, нечеловеческое чутье на все новое, и доходило это до него раньше, чем до большинства. Умер он, кстати, того же 10 марта, что и Булгаков, только двумя годами раньше, – и удивительное у них было психологическое, нравственное, даже и стилистическое сходство, и темы они разрабатывали одни и те же (любопытнейшее занятие – сравнить исторические главы
«Мастера» и «Бич Божий»). Но параллели эти, особенно на рубеже двадцатых-тридцатых, ничуть не мистические, а вполне естественные: народился в самом деле новый тип, для которого жизнь человеческая – совершенное ничто. Ключ к атмосфере этого времени – в двух фразах: «Всю ночь со взморья ветер бил прямо в окно, стекла звенели, вода в Неве подымалась. И будто связанная с Невой подземными жилами – подымалась кровь».
Софья