Первобытных людей безосновательно считают грубыми, жестокими, грязными. Если потому только, что они были ближе, чем мы, к животному миру, то ведь животные чистоплотны, обладают исключительным пониманием друг друга, приверженностью к своим обыкновениям, и т. д.

      Я думаю, что у первобытных людей был великий фольклор, прекрасная травная медицина, умение делать хирургические операции, богатые обычаи и свои празднества, а между собой они умели держать слово, были нежны к детям и щедры…

      Глава первая

      Вячеслав Константинович Соммер был писателем. Это был факт неоспоримый, подтверждённый наличием членского билета Российского союза писателей № 4015 и членским билетом Российского Союза профессиональных литераторов № 2017-150.

      Уважительно и возвышенно почитатели его таланта звали его Вячеслав или Слава. Старые приятели были не столь щепетильны в обращении к великому русскому писателю и ограничивались окликами: Славка или Славуня. Одно несомненно: и те, и другие признавали в нём наличие таланта к сочинительству.

      Вячеславу Константиновичу было абсолютно наплевать и на славу, и на своих почитателей. Он любил хорошо гульнуть, выпить и закусить. Проще говоря, он любил жизнь в самых её низменных материальных проявлениях. Но в эту жизнь каким-то странным образом вползла литература. Сначала он читал чужие книги, а затем начал писать свои.

      На вопрос, зачем он это делал, ответа не было. Ему были не нужны ни деньги, ни популярность, ни вечная память в архивных папках и доносах. Что-то ему неведомое давило на него и не отпускало, постоянно нашёптывая, что любая мысль, отличная от «пожрать» и «поспать» – великая мысль. Но он то как раз и стремился больше всего пожрать и поспать. В этом стремлении к нормальной жизни, и невозможности её постоянно вести, была заключена драма, именуемая философами как закон единства и борьбы противоположностей.

      Этот, в общем-то, пустяшный для обычного человека закон терзал его не на шутку. Он заставлял его быть наблюдательным. Он же терзал и пишущую руку, пальцы которой без ощущения силы, толкающей ручку вперёд по бумаге бесконечно зудели и чесались. Конечно, была ещё и «жопа», которая тоже требовала усидчивости.

      Сначала Вячеслав Константинович смотрел на эту «литературную тягу», как на проявление новых, связанных с выходом человечества в информационное пространство пороков. Он перестал читать, смотреть телевизор и слушать радио, но «литературный зуд» всё сильнее и сильнее брал его за горло. И тогда он смирился, решив, что это что-то ему неведомое терзает его тело в целях развития души. Он даже начал думать о боге, но не слишком часто, и не особо надеясь на то, что бог его заметит. Да и смотреть богу на него особых причин не было. Он уже был не молод, писать начал поздно, а значит, родился без «божьего дара».

      Литературный дар нахлобучил его тогда, когда на голове уже почти не осталось волос, а живот почти закрыл мужское достоинство. Но он ещё не был и слишком стар, чтобы господь таким образом готовил его для своего высшего суда. Поэтому, к богу Вячеслав Константинович обращался редко, хотя и питал к нему огромное почтение, ибо точно знал, что без него нигде и ничего происходить не может. Другое дело Дух Святой. Его присутствие в своей жизни Вячеслав Константинович чувствовал постоянно, и обращался к нему часто. Дух Святой настигал его самым неожиданным образом, и заставлял трудиться. Иногда Вячеслава Константиновича посещала крамольная мысль о том, что на всём белом свете есть только он и Святой Дух, и больше никого нет, особенно из тех, кто бы мог отвлечь внимание Духа от него.

      Не сразу, а постепенно, соединив своё тело с душой и Духом он вполне успокоился, решив что «попал под раздачу» где-то там в шестерёнках «небесной механики». А раз «попал», то с этим надо как-то жить. Это «попал» и «надо жить» сильно отличало его от других литераторов, ждущих свою волну вдохновения и алчущих от неё денежной отдачи.

      Вячеслав Константинович больше всего ждал волну спада творческого подъёма, так как в это непродолжительное время он имел возможность чувствовать себя нормальным человеком. Он с наслаждением предавался обычным человеческим грехам: ел, пил, ходил в баню и приманивал на свои уже написанные творения хорошеньких девиц.

      Впрочем, девиц он приманивал, объединившись с художником. Художник был его старым приятелем. Звали его Михаил Александрович Цветов. С такой фамилией он просто не мог быть никем иным. Художник, в отличие от писателя, был кудряв, худощав и усат. Они прекрасно дополняли друг друга. Художник тоже стремился к нормальной человеческой жизни, но и его без красок и кистей «глючило» и «плющило».

      Короче говоря, они оба писали вынужденно. Один свои рассказы и длинные повести о прелестях текущей жизни, другой об этом же картины. Их обоих вдохновение чаще мучило, чем отпускало. Они оба смирились с тем, что дают своим Музам значительно больше, чем те им в материальной жизни, и за это бывают частенько ими измучены в жизни духовной.

      Литератор на эту тему часто философствовал