Показательны в данной связи напряженные отношения между Джеймсом Сауэрби, портретистом, ставшим сначала научным иллюстратором, а затем ботаником-самоучкой, и его патроном (а порой и нанимателем) сэром Джеймсом Эдвардом Смитом, президентом Линнеевского общества Лондона. Сауэрби проиллюстрировал «Экзотическую ботанику» (Exotic Botany, 1804–1805) Смита. В предисловии Смит превозносит своего художника: «Я приступил к работе, безоговорочно доверившись его карандашу»[169]. Но это «безоговорочное доверие» не устраняло строгого контроля над каждым отдельным рисунком, как показывает один из эскизов, снабженный Смитом комментариями[170]. Смит записывает карандашом не допускающие возражений исправления: «Это не очень удачный рисунок, так как данный вид имеет гораздо более крупный цветок и более крупные части, чем любой другой вид. Листья шире и не закручены. Прошу переделать. Листья к тому же кажутся светлее и желтее»[171]. Сам Сауэрби был художником-натуралистом, опубликовавшим собственную работу «Цветные иллюстрации британских грибов» (Coloured Figures of English Fungi or Mushrooms, 1797–1815) и выполнившим множество рисунков для «Ботанического журнала» Уильяма Кёртиса (Botanic Magazine, основан в 1787 году). Поэтому его взгляд на структуру растения был взглядом опытного знатока. Но бдительность Смита в отношении рисунков была беспрерывной и довольно бесцеремонной, несмотря на случавшиеся время от времени протесты, которые Сауэрби выражал с помощью своего карандаша в ответ на строгие приказы расширить лепесток или использовать другой оттенок желтого. (Сауэрби: «Пыльники слишком увеличены». Смит: «Я так не думаю».) Высокомерие Смита перешло в открытую враждебность, когда о Сауэрби стали говорить как о главном авторе их совместной «Английской ботаники» (English Botany, 1790–1814), для которой Сауэрби изготовил иллюстрации, а Смит сделал описания. «Легкомыслие, – жалуется Смит, – с которым все превозносят Сауэрби, зная его лишь как создателя гравюр и не обращаясь к сведениям, содержащимся в работе, или к имени их автора, наводит на оскорбительную мысль, что все сделанное мною нужно только проницательным глазам тех немногих ученых, кто меньше всего нуждается в таком содействии»[172].

      Согласно Альбинусу, превращение другого в свой инструмент имело эпистемологическую, этическую, а также социальную составляющую. В резком контрасте с риторикой объективности середины XIX века, требовавшей от натуралиста пассивно регистрировать данные природы (мы столкнемся с этим в главе 3), здесь именно художнику предписывалось покорное подчинение