Что-то толкнуло его в бок, и он проснулся. Дед уже спустил ноги на пол, клюка прошуршала по циновке и нащупала точку опоры. Дряблый свет от очага мешал по стенам тени.

      – Сын Хамыца все видел. Тот, немой… – сказал младший дядя, и тут он разглядел его – в двух шагах от нар. Новый дед жарко вздохнул, выбросил вперед руку, выхватил у сына ружье и поднес ствол к носу. Потом облегченно прохрипел:

      – Слава небу!.. Святой Уастырджи1 не позволил тебе…

      – Слава небу, – отозвался дядя.

      Они немного помолчали. Мальчишка крепче вжался в циновку и снова опустил веки.

      – Где ты их оставил? – спросил старик.

      – У Синей тропы, – сказал дядя. – Только те уже узнали. Батраз его язык разбирает.

      – Своди их к реке и спеши сюда.

      Мальчишка услышал удаляющиеся шаги, дедова палка ударила его по ребрам.

      – Просыпайся.

      Он поднял веки. Глаза старика неясно сверкали, как теплая вода в деревянной кадке у ног.

      – Поднимай дом. Собери детей. Будете помогать афсин2. Мальчишка вскочил, метнулся в центр хадзара, вынул погасшую лучину из подсвечника, разжег ее в очаге, вставил обратно. На женской половине заплескалось движенье. Он оглянулся и поймал кивок старика. Сжал кулаки и закричал что есть мочи. Хадзар наполнился криком и вытолкнул его во двор, в жидковатую темень.

      Дом проснулся и ответил бедой. Старик, повязывая черкеску, отдавал приказания. Суета гудела, ахала, бормотала, швыряя непрочные тени. Мальчишка хватал заспанные руки братьев и пихал тех к стене, загибая пальцы в счете. Сестренка голосила в люльке, но забирать ее оттуда он пока не стал. Мимо проковыляла афсин, он окликнул ее, но та уже была у кладовой. Старшая невестка, подчиняясь ее знаку, вошла следом. Две другие срывали со стен шкуры и кидали на циновку, где он спал эту ночь. Кто-то задел кадку под нарами, и вода поползла по полу широко и бесшумно. Никто из братьев не заплакал, но на всякий случай мальчишка бросил на них свирепый взгляд. Сам он, тоже босиком, выбежал во двор и рухнул наземь, сбитый жестким плечом. Услышал ругательство и узнал старшего дядю.

      – Ну-ка подсоби, – сказал тот, и мальчишка обеими руками вцепился в жернова.

      Они подтащили их к забору и там оставили, пока дядя ходил за лошадьми. Седла, мягкие и широкие – не для езды, – уже покоились на спинах, а старший дядя придерживал их руками. Мальчишка прыгнул под навес, отыскал палки, перехваченные посреди сыромятными кожаными полосками, и подал мужчине. Тот затянул подпруги, привязал крест-накрест к седлу палки и перешел к другой лошади.

      – Матери скажи – готово…

      Мальчишка влетел в дом, подошел к кладовой и, чуть отвернувшись в сторону, позвал:

      – Афсин! Оу!.. Афсин!

      Старуха неслышно ступила на порог, взяла мальчишку за рубаху и крепкой рукой крутанула к себе.

      – Чего уж теперь глаза прячешь? Входи, выносить будем. Остальных тоже веди.

      Мальчишка поманил братьев пальцем, а самому маленькому сунул держать лучину.

      Погреб оказался большим и прохладным, блики света скользили по нему желтыми шагами. Много было черного.

      – Сперва это, – сказала афсин и указала на кожаные мешки с зерном и мукой.

      Вчетвером они выволокли мешок во двор и, сопя, обжигаясь дыханьем, доковыляли до забора. Мальчишка подметил, что жернова свисают теперь с седла. Невестки выносили из дома шкуры и постель. Люлька с сестренкой стояла здесь же, во дворе, только чуть в сторонке, у коновязи. Смахнув пот со лба, он двинулся было обратно, но услыхал голос деда:

      – Иди за волом. Овец погонишь последними.

      Старик стоял на пороге прямой и высокий, заслоняя влажный свет из хадзара. Он вытянул палец и ткнул им на восток.

      – Подбирается…

      Дядя поднял голову, проследил глазами и ответил:

      – Пятно пока… Как в бурку вырастет – тронемся.

      Старик