Осень паутинки развевает,

      В небе стаи, будто корабли –

      Птицы, птицы к югу улетают,

      Исчезая в розовой дали…

      Сердцу трудно, сердцу горько очень

      Слышать шум прощального крыла.

      Нынче для меня не просто осень –

      От меня любовь моя ушла.

      Улетела, словно аист-птица,

      От иной мечты помолодев,

      Не горя желанием проститься,

      Ни о чем былом не пожалев.

      А былое – песня и порыв.

      Юный аист, птица-длинноножка,

      Ранним утром постучал в окошко,

      Счастье мне навечно посулив.

      О, любви неистовый разбег,

      Жизнь, что обжигает и тревожит!

      Человек, когда он человек,

      Без любви на свете жить не может.

      Был тебе я предан, словно пес,

      И за то, что лаской был согретым,

      И за то, что сына мне принес

      В добром клюве ты веселым летом.

      Как же вышло, что огонь утих?

      Люди говорят, что очень холил,

      Лишку сыпал зерен золотых

      И давал преступно много воли.

      Значит, баста! Что ушло – пропало.

      Я солдат. И, видя смерть не раз,

      Твердо знал: сдаваться не пристало,

      Стало быть, не дрогну и сейчас.

      День окончен, завтра будет новый.

      В доме нынче тихо… Никого…

      Что же ты наделал, непутевый,

      Глупый аист счастья моего?!

      Что ж, прощай и будь счастливой, птица!

      Ничего уже не воротить.

      Разбранившись – можно помириться,

      Разлюбивши – вновь не полюбить.

      И хоть сердце горя не простило,

      Я, почти чужой в твоей судьбе,

      Все ж за все хорошее, что было,

      Нынче низко кланяюсь тебе…

      И довольно! Рву с моей бедою.

      Сильный духом, я смотрю вперед.

      И, закрыв окошко за тобою,

      Твердо верю в солнечный восход.

      Он придет, в душе растопит снег,

      Новой песней сердце растревожит.

      Человек, когда он человек,

      Без любви на свете жить не может.

      Солдатики спят и лошадки,

      Спят за окном тополя.

      И сын мой уснул в кроватке,

      Губами чуть шевеля.

      А там, далеко у моря,

      Вполнеба горит закат

      И, волнам прибрежным вторя,

      Чинары листвой шуршат.

      И женщина в бликах заката

      Смеется в раскрытом окне,

      Точь-в‑точь как смеялась когда-то

      Мне… Одному лишь мне…

      А кто-то, видать, бывалый

      Ей машет снизу: «Идем!

      В парке безлюдно стало,

      Побродим опять вдвоем».

      Малыш, это очень обидно,

      Что в свете закатного дня

      Оттуда ей вовсе