По крайней мере, я так думала. Сначала мне вернули мой экземпляр с припиской: «Пожалуйста, срочно позвоните по поводу изображения казаков грубыми монстрами». Я попыталась объяснить, что сама нигде не называю казаков «грубыми монстрами», а лишь предполагаю, что такое впечатление могло сложиться у других. Координатор выставок не согласилась. Другие, сказала она, не считали казаков грубыми монстрами: «На самом деле казаки воспринимались достаточно романтично».

      Я хотела было процитировать флоберовский «Лексикон прописных истин»: «Казаки. – Едят свечи», но вместо этого просто заметила, что едва ли на выставку реально заглянет какой-нибудь казак.

      – Мы так рассуждать не можем. В Калифорнии ничего нельзя знать наверняка.

      Пару дней спустя мне стали звонить по поводу «трехмерных объектов».

      – Элиф, хорошо, что я вас застала. Не вставить ли нам в вашу витрину по Красной коннице меховую шапку?

      Я подумала.

      – А что за шапка?

      – В том-то все и дело. Боюсь, она не совсем аутентична. Один человек купил ее на московском блошином рынке. Но с виду это вполне русская меховая шапка.

      – Спасибо за то, что обращаетесь именно ко мне, – ответила я, – но, думаю, это должен решать профессор Фрейдин.

      – Ох, – сказала она. – Профессор Фрейдин не захочет выставлять эту шапку.

      – Наверное, нет, – согласилась я.

      На следующий день телефон зазвонил снова.

      – Ладно, Элиф, а как вы считаете – что, если мы внизу витрины разложим казачий национальный костюм?

      – Казачий национальный костюм? – повторила я.

      – Ну… окей, проблема в том, что это детский размер. Типа, детский казачий костюм. Ведь это совсем неплохо. В смысле, то, что это детский костюм. Он наверняка подойдет по размеру витрины, а со взрослым так может не выйти.

      Чуть не каждый день придумывали что-то новенькое: самовар, Талмуд, трехфутовый резиновый Кинг-Конг. В итоге сошлись на гигантской казачьей шашке, которую, подозреваю, тоже приобрели на московском блошином рынке. Ее поместили в витрину, не имевшую никаких семантических связей с саблями, и поэтому люди на выставке постоянно спрашивали меня, что она означает. «Почему бы ее не поставить на витрину про „Моего первого гуся“? – спросил один из гостей. – Там, по крайней мере, упоминается сабля».