Великая армия Наполеона в Бородинском сражении. Владимир Земцов
Читать онлайн книгу.
до ранения Багратиона и взятия укреплений левого фланга. «Около двух часов пополудни» неприятель вновь попытался захватить Курган, кавалерия Нансути и Латур-Мобура атаковала пехоту, возле него стоявшую, но была отбита. После чего неприятель «потянулся» на левое крыло русских, но здесь его действия были остановлены удачным рейдом Уварова. Только спустя какое-то время неприятель вновь атаковал Курганную высоту и, двинув вперед Молодую гвардию, смог овладеть ею, но оказался не в состоянии двинуться вперед. Около 6 вечера удачные действия нашей артиллерии заставили умолкнуть батареи неприятеля по всей линии. Около 9 вечера французы попытались было овладеть д. Семеновское, но были вытеснены оттуда лейб-гвардии Финляндским полком, который якобы «удержал оную за собою»! Потери Великой армии Толь исчислял в 9 убитых и 30 раненых генералов, более 1,5 тыс. убитых офицеров и до 50 тыс. рядовых. Было захвачено 10 пушек. Русские же потери составили 25 тыс. убитыми и ранеными, около 800 офицеров и 13 генералов. Русские потеряли 13 орудий. Причины последующего ухода с поля боя и сдачи Москвы Толь объяснял тем, что якобы так и было задумано русским командованием с самого начала. Само же сражение имело целью «ослабить неприятеля, затем заманить его в Москву», где и «приготовить ему неизбежную гибель»[312].
Так начинала складываться официальная традиция «русского Бородина», хотя и опиравшаяся на объяснимое ощущение победы, испытанное русской армией к концу сражения, но прибегавшая при этом к сознательным искажениям. Последнее преследовало две цели: во-первых, оправдательную (что было вполне объяснимо в случае с Толем, за спиной которого довольно ясно вырисовывалась фигура его начальника М. И. Кутузова[313]), а во-вторых, идейно-политическую, связанную с деятельностью крепостнических кругов, насаждавших псевдопатриотические и, до известной степени, антизападнические настроения в русском обществе.
Могло ли этому что-либо противостоять? Да, наряду с официозной трактовкой, в ходе самой войны возникла и иная тенденция, духовно ей противостоящая. Она была представлена людьми декабристского поколения. Вопреки клерикально-монархическому поношению европейцев, пришедших с Наполеоном в Россию, эти люди видели в Западе не только угрозу русской жизни, но и источник свободолюбивого духа. Подобно будущему декабристу Н. И. Кривцову, который спасал раненых французов в Москве от казаков, они видели в своих противниках не только исчадие ада, но и людей, завлеченных в русские пределы тираном-честолюбцем. К 1813 г. оформилась своеобразная группа, называемая «рейхенбахским кружком» и состоявшая в основном из гвардейских и квартирмейстерских офицеров, озабоченных сохранением памяти 1812 г.[314]
Пожалуй, наиболее известным среди них был Федор Николаевич Глинка (1786–1880), участвовавший в Бородинском сражении как адъютант М. А. Милорадовича. В 1814–1815 гг. он издал знаменитые «Письма русского офицера»[315], своего рода, как заметил А. Г. Тартаковский, «ретроспективно
Там же. С. 320–321, 326, 328–330. На рукописи Сен-При, начальника штаба Багратиона, Толь, препровождая ее Михайловскому-Данилевскому, указал, что из числа русских войск, не принимавших участия в бою, оставалось только 2 полка гвардии и 6 батальонов егерей, в то время как у французов вся гвардия силой в 30 тыс. не была введена в дело (
2 января 1825 г. Толь писал Д. П. Бутурлину, что в течение всей кампании 1812 г. был только «орудием» Кутузова (ОР РГБ. Ф. 344. № 256. Л. 165об.; см. также: Письмо графа Толя к Д. П. Бутурлину // РА. 1873. Кн. 3. Стлб. 415).
Полагаем, что утверждение, высказанное в свое время А. Г. Тартаковским о том, что русская историография 1812 г. зародилась еще в ходе самой войны (