Раду, все еще не слишком рослый в свои одиннадцать, ударил по заледеневшей снежной корке. Он замерз, устал и злился. Проносясь мимо него, Лада и Богдан радостно вскрикивали; старый металлический щит с трудом выдерживал их двоих. Они подпрыгивали на кочках холма и останавливались только на берегу реки. Потом поднимались оттуда целую вечность, волоча за собой тяжелый краденый щит. Раду разок попытался помочь им затащить его, но они на него даже не взглянули.

      Лада и Богдан втаскивали щит обратно на холм, собираясь скатиться еще раз, и болтали на своем тайном языке. На языке, который, как они думали, Раду не понимает.

      – Только взгляни на него, – рассмеялся Богдан. Его дурацкие оттопыренные уши побагровели от холода. – По-моему, он сейчас заплачет.

      – Он всегда плачет, – ответила Лада, даже не потрудившись посмотреть на Раду.

      От этих слов в глазах у Раду закололо от слез. Он ненавидел Богдана. Не будь здесь этого болвана, Лада бы каталась с холма вместе с Раду. И с Раду делилась бы своими секретами.

      Он пошел прочь через сугробы. Солнце отражалось от снега и слепило глаза. Если они заметят его слезы, он скажет, что это от света. Но они все поймут. У берега река замерзла – насколько он видел вдаль, всюду был лед. Неподалеку играли дети, его ровесники. Он пошел в их сторону, стараясь делать вид, что направляется куда-то по своим делам.

      Ему хотелось, чтобы они позвали его играть.

      Ему хотелось этого так сильно, что от этого желания ему было больнее, чем от замерзших пальцев.

      – У меня есть медовый пирог. Его получит тот, кто осмелится дойти до середины реки, – объявил самый старший мальчик. Вместо ботинок его босые ступни были завернуты в тряпки, но его горделивой осанке позавидовал бы любой боярский ребенок.

      – Лжец, – ответила маленькая девочка с длинными косами, выбивавшимися из-под шали, повязанной на голове. – У тебя никогда не бывает еды, Костин.

      Мальчишка