Позднее послесловие (сборник). Виктор Лихоносов
Читать онлайн книгу.
и об условном блеске, и обыкновенной мудрости.
«Милый Ярослав Юрьевич, – говорила ему переводчица из братской страны. – Вы такой большой-большой, кажется, будто вы объехали весь мир, все-то вы знаете, все видели…» – «Да где же весь мир, – по-детски смущался он, – я нигде не был, кроме России. Я не разочаровал вас? Серьезно?» – «Ну что вы, что вы, Ярослав Юрьевич, я очень довольна, что наконец увидела „человека из легенды“, столько читала о вас, переводила, я именно таким вас и представляла. Я вам желаю счастья». – «Счастья», – повторил он и склонил голову.
– Ах, Ярослав Юрьевич, Ярослав Юрьевич, – внезапно потянулся я к нему и положил руки на плечи. Я не посмел досказать. Понял он меня или нет, не знаю. Только мое беспомощное чувство не расстроило его, не вызвало элегии, он, вместо того чтобы поддаться моему младенческому сочувствию, неожиданно, со спокойной и сильной готовностью стал успокаивать меня:
– Что, милый, что? Грустно, да? Нагнал я на тебя стариковскую тоску. Не обращай на меня внимания. А вообще, скажу я тебе, надо жить и радоваться. Надо все-таки помнить Пушкина. Он умел. Все слова, все женщины вас ждут. Кто возьмет умом, кто лаской, кто тяжелым портфелем. А тебе – свое. Не надо по молодости выдумывать рыданий. Пой, пока поется, хочется плакать – плачь. Душа отыщет свое. Лет пять назад мы подгуляли и возвращались ночью из Муранова, от Тютчева. Ну, валяли дурака, пели, рассказывали анекдоты, острили, потом затеяли вспоминать эпиграфы, замеча-ательные, кто из Лермонтова, кто из Бруно Ясенского, кто из Хемингуэя, Толстого, один прекраснее другого. И незаметно перебрались к стихам, ночью, при луне, в русской обители мудреца, да все рыцари пера, – представляешь, как звучит! И тут Костя после передышки стал в одиночку бормотать «Отче наш», начал как-то не слишком серьезно, и за строчкой, за строчкой – каждый присоединился – кончили хором, путая, сбивая и поправляя друг друга. И вдруг! Заплакали. И от растерянности даже в глаза друг другу заглядывали: не я ли один? Заплакали, не сговариваясь. А я, понимаешь, не мог заплакать, потому что уже плакал много-много раз до этого и часто жил с этим… Понимаешь, какая штука…
– Имя мое, – сказал он вечером с улыбкой, – «и др.».
Кто вздрогнет, когда однажды он сложит руки на грудь? Кто захочет услышать его, да не услышит больше? Кто рад бы пожать руку ему, да не пожмет? И там, куда стекают дождевые воды, он никогда не узнает о сиянии своего яркого имени и о поздней благодарности поздних сынов. Буду приезжать я на среднерусскую равнину, тихо ступать по траве, вспоминать сегодняшнюю ночь, гордое лицо с удлиненными светлыми глазами, глубокое затишье окраины, где на веранде я мигом увидел подчеркнутые красными чернилами слова на мягком желтом листе.
«Старый французский писатель на ночь, лежа в постели, берет книгу Гете. Читает, перелистывает и, наконец, отложив книгу, обращается к Гете с вопросом, но тут я, конечно, принужден цитировать по памяти:
„Ты, – мысленно говорит писатель, –