Не приведи меня в Кенгаракс. Андрей Курков
Читать онлайн книгу.
черными точками мух, подергивались. Смотреть на них и впрямь было не очень-то приятно.
Турусов приподнял очки и почесал переносицу, «укатанную» до красноты роговым ободком. Безразличие к запаху скотного двора прошло. Во рту горчило, то ли голова слегка кружилась, то ли тошнило. Такое же состояние было у него в самом начале прошлой весны, когда хоронил он бабушку, последнего представителя своего прапрапоколения. Теперь груз этого ушедшего поколения должен был постепенно лечь на плечи родителей, а их заботы – перейти к нему, к Турусову, к йогу-расстриге, из всей восточной философии уяснившему одну-единственную мудрость: «для полноценной жизни необходимо одиночество, супружество – уже раздвоение личности, а раздвоенная личность суть продукт, биологически подготовленный к распаду».
Однако кое-что Турусова и радовало в этой ситуации – сугубая ее конкретность: конкретные запахи, конкретные лошади.
Почти физиологическое влечение к конкретности возникло у Турусова после того, как он пресытился общением с бывшими со-йогами, со-буддистами и со-даосистами, к которым его тянуло прежде невероятно сильно, так же, как сейчас влекло к конкретности. Даже не влекло, а гнало, хлеща нагайками желаний по голой спине и оставляя на ней алые полосы, гнало от абстрактного к конкретному, от нирваны к сансаре. И он был доволен: пусть тошнит, пусть запах противен, пусть конкретность далеко не во всем утоляет эстетическую жажду. Велика ли это беда для человека, получившего огромный выбор жизненных реалий, на которые можно смотреть из поезда, которые можно потрогать и ощутить прямо в вагоне.
Да, он не ошибся в своем выборе: именно эта работа несла ему многочисленные столкновения с реальным миром, даже, иногда казалось, с некоей гиперреальностью, невидимой для большинства и отражающейся прежде в разуме, а уж после на сетчатке глаз, как бы в подтверждение.
Он закашлялся: уж не запах ли вызвал такой сухой, трещащий, как щепки в огне, кашель?! Нет, вряд ли. С детства его горло довольно бурно реагировало на климатические явления, невидимые порой и глазам. Закашлялся снова, как бы вторично оказался в этом вагоне с лошадьми. По-новому неприятен был запах.
Турусов оглянулся и заметил спящего Радецкого. Прорезался сквозь туман мыслей стук колес. Начал убаюкивать. На часах обе стрелки двигались к четверке.
Турусов полез на свою верхнюю, уткнулся в угол и задремал. Первые кадры цветного сна о чужом детстве сопровождались звуком медленно идущего поезда.
В семь утра Радецкий стоял в трясущемся тамбуре и пытался побриться станком. Шея уже кровоточила, когда в тамбур заглянул Турусов.
– Что ты делаешь?! У нас же аптечка со спичечный коробок!
– Тебе что, моей крови жалко? Могу поделиться. У меня, когда из пальца берут, струя врачихе в глаз бьет! Да! Ты заметил, что мы дома?
Турусов недоумевающе заморгал глазами, потом оглянулся.
– Да, наш вагон… – оторопело проговорил он.
– Наш-наш, с ящичками.
С