– И что тогда? – спросил я.

      – Тогда заведем новые, – сказала мама решительно. – Тут ведь речь идет, в конце концов, о моем основном капитале.

      Она вздохнула, потянула футболку вниз и повернулась ко мне.

      – Как все прошло в школе?

      – Нормально.

      Мама никогда не говорит «Центр вспомогательного обучения», потому что знает, как я ненавижу это название. Там Вемайер уже несколько лет безуспешно пытается упорядочить движение лотерейных шариков в моей голове. Я как-то раз подумал, не предложить ли ему сначала остановить барабан, а уж потом взяться за шарики, но потом решил ничего не говорить. Раз уж он сам до такого дойти не может – сам тогда и виноват.

      – А зачем Вемайер велел тебе еще раз прийти? – спросила мама. – Я думала, вчера уже был последний школьный день?

      – Из-за одного проекта на каникулах. Кое-что писать.

      – Тебе – писать? – Она наморщила лоб. – А что?

      – Просто сочинение, – пробормотал я.

      На самом деле все было сложнее, но мне не хотелось пока что посвящать в это маму. Сначала самому надо убедиться, что все получится.

      – Понимаю. – Мамин лоб снова разгладился. – Ты уже ел? Бургер или еще чего-нибудь? – Она взъерошила мне волосы, наклонилась и поцеловала в лоб.

      – Не-е-е.

      – Голодный, значит?

      – Ясное дело.

      – Ладно. Сделаю нам рыбные палочки.

      Она исчезла в кухне. Я бросил рюкзак через открытую дверь в мою комнату, пошел за мамой, уселся за обеденный стол и стал смотреть.

      – Мне нужно тебя кое о чем спросить, Рико, – сказала мама, растапливая масло на сковородке.

      Моя голова автоматически вжалась между плечами. Когда мама меня о чем-то спрашивает и при этом называет по имени, это значит, ее что-то тревожит, а когда ее что-то тревожит, это чаще всего имеет под собой серьезную причину. Серьезную – я имею в виду, вескую. Ну а «веская» – это все равно что «сложная», а значит, шарики в лотерейном барабане непременно запрыгают.

      – Про что? – спросил я осторожно.

      – Речь идет о Мистере 2000.

      Мне очень захотелось, чтобы рыбные палочки были уже готовы. Самый распоследний дурак мог предвидеть, во что выльется этот разговор. Мама открыла холодильник и принялась царапать и ковырять ножом в морозилке, где под слоем синего льда примерзла упаковка рыбных палочек.

      – Он опять освободил ребенка, – продолжала она. – На этот раз того, которого похитили в Лихтенберге. Это уже пятый. А предыдущий был…

      – Из Веддинга, я знаю.

      А еще трое до того – из Кройцберга, Темпельхофа, Шарлоттенбурга.

      Три месяца весь Берлин только и говорит, что о Мистере