13 февраля

      Дева Ночная Романтика жаждет приять меня в свои объятия.

      А мне гораздо более по вкусу рослый армянин Ночлег. Дыхание закавказской силы выбивает из меня половые откровения, и тешит мои взоры светолюбивый член, почерневший от нежности…

      Все духовное заглушается во мне единением с армянской нацией…

      Все дофевральское растворяется в привокзальной атмосфере…

      И я совсем не намерен спохватываться или приходить в сознание. Что касается сознания, – так теперешнее мое горизонтальное состояние – высшее из всех 18-летних проявлений моего практического разума.

      Хотя само горизонтальное состояние несколько неразумно. В этом смысле, – я готов отдать должное практичности инвалидов. Им гораздо теплей; у них еще есть желание оставаться вертикальными и отдавать оставшиеся конечности в фонд национального фольклора.

      А я не намерен поддаваться агитации заводов Главспирта. Меня вполне удовлетворяют каменные ступени и вокзальные сквозняки. Я с наслаждением запахиваюсь в пальто и пытаюсь переключить внимание на что-нибудь более двуногое.

      Двуногое нарочно меня избегает. А инвалидный грохот переполняет черепную коробку.

      Что бы ни олицетворяли грохочущие костыли – объемистость жизненности или пролетарскую неумолимость, – мне важен сам факт соприкосновения шести символов с транзитным паркетом…

      Голове моей, жаждущей торможения, в данный момент ненавистны все соприкосновения, убивающие замкнутость шумовыми эффектами…

      Моему горизонтальному положению несимпатично массовое падение пролетарских костылей…

      Мне нужен сон хотя бы с точки зрения гигиенической.

      Однообразие ощущений убеждает меня в рентабельности гигиены…

      Я засыпаю…

      И не массовое падение раздвигает теперь подо мной отходы деревообрабатывающей промышленности. Не инвалиды, а самые заурядные двуногие стряхивают с себя опилки и ковыряют в пальцах нижних конечностей, сопровождая беспрецедентное ковыряние оглушительным грохотом…

      Грохот не возбуждает.

      Грохот слетел ко мне вместе с источником шума и трупного запаха. Оба они убеждены в непогрешимости мозговой биологии – и предпочитают ненужное мне усыпление.

      Я слишком хорошо понимаю их…

      От моих восприятий не скроется искривление белорусского лика, в который преображается источник… Оно мне давно знакомо, это искривление… И физиономии всех сбегающихся на шум давно уже опостылели мне, – только испуг, начертанный на знакомых лицах, скрашивает однообразие…

      – «Как отвратительно пахнет!» –

      Толпа окружает страдальца, и каждый высказывает внутреннее раздражение.

      – «Как отвратительно пахнет!» –

      Каждому хочется еще раз дотронуться до пострадавших конечностей, зафиксировать размеренные движения хозяина трупного запаха, раздразнить, убежать…

      – «Ничего не поделаешь… Придется… отрезать».

      И толпа не шарахается, не выражает удивления. Толпа продолжает следить за вычищением