У Иры был тридцатичетырехлетний Игорек – эгоистичный строитель с едва наметившимся животиком. Ира внушила себе, что он – лучший мужчина в мире, и настойчиво пыталась убедить в этом друзей. Оргазмы с ним были нечастыми, зато, по уверениям Иры, яркими и… «милыми». Игорь восхищался ее кулебякой, сырным супом и по утрам чмокал в ухо.

      – Но ведь это – семейная жизнь! – оправдывалась Ира. – Не может же быть каждый день праздником! Иногда надо ходить на работу, молчать, сидя у телевизора, или просто проводить вечера по отдельности…

      – Или не быть унылым занудой, – вставляла Юлька. – Потому что, хоть ты и не поверишь, но жизнь может быть праздником! И каждый день может быть не похожим на другие. А Игорек твой – черствый хлеб позавчерашний, треска за 50 рублей, плавленный сырок «Янтарь». Вобщем, голодной не останешься, но и гастрономического восторга не испытаешь.

      Ира не любила разговоров об Игоре. Особенно «голодных» юлькиных: она всегда сравнивала его с дешевой едой. Ире никогда не хватало аргументов, чтобы убедить подруг в том, что она действительно счастлива. А может, и сама не сильно в это верила.

      В напоминание о счастье она носила в кошельке фотку любимого и по шестнадцать раз в день целовала ее. Однажды Юлька подсунула ей в портмоне газетный снимок члена Распутина в банке. Ира по-настоящему обиделась и целую неделю не отвечала на телефонные звонки подруги.

      Когда Ире исполнилось тридцать, она решила, что крайний срок для замужества – тридцать три года. Еще можно успеть похудеть после родов и покататься с ребенком на роликах. Три месяца назад она отметила тридцатидвухлетие, а Игорь все еще не сделал предложение.

      – Если хочешь замуж, предложи ему сама! – посоветовала как-то Лерка. – Сейчас эмансипация, все можно. Заодно посмотришь, перекосит его или он расцветет от внезапной радости.

      Но Ира боялась. И все чаще присматривалась к своему отражению в зеркале: тут – немного обвисло, тут – некстати высыпавшие канапушки… Просто ужас!

      Юлька в такие моменты хохотала и становилась рядом: «Да ты на Патриссию Каасс похожа, вся Москва „твоими“ баннерами увешана! До чего ж ты хороша: и фигура, и душа. Не будь дурой!» Ира хмурилась и старалась сменить тему.

      Она вспоминала слова своей мамы, которая вечно твердила, что сегодня, во времена культа личной свободы и священного безбрачия, женщинам лучше не заикаться о том, как сильно хочется замуж. Да и мужик пошел все больше пугливый и самодостаточный, при слове «брак» закатывает глаза и бежит прочь со всех ног. И не заикалась, старалась быть гордой.