Слева – звезда из льда,

      Чёрные провода,

      Чёрная полоса облака,

      Протянутого оттуда – туда.

      Под звездой, проводами и облаком – некий дом,

      Втиснутый туда с огромным трудом,

      Этот дом, как ни ставь, как ни положи –

      Оконный свет завезли только в верхние этажи.

      Небо зеленеет, как бутылочное стекло,

      Каждый считает, что в жизни не повезло,

      Каждый считает, что он, в сущности, одинок,

      Как курильщика во мраке оранжевый огонёк.

      Межсезонье забито такими глухими ночами,

      Что забитые ночи безвылазны сами собой,

      И знакомые длинные руки дают на прощанье,

      И на ножках коротких тихонько уходят домой,

      Растворяясь в натуре. Она, тяжела и бесцветна,

      Постепенно становится рыжей, такая лиса,

      Что глядит на людей без любви, но с печалью, и это

      Не печаль настоящая, а выраженье лица.

      Светла как никогда,

      Как на балконе стоя,

      Пока не догорит,

      Балканская звезда

      С другой такой звездою

      По-русски говорит.

      И остается там,

      Не поднимаясь выше,

      И кроткий взор её

      Теплее, чем «Агдам».

      Вот в городе недвижно

      Морозное бельё,

      Вот человек идет,

      Он по путям трамвайным,

      Когда трамвая нет,

      Идёт, идёт, идёт,

      То снова открывает,

      То снова застит свет.

      Ниже леса падение не дано

      Вообще никому, хоть падай на все лады,

      Лес – пивной бутылки тёмное дно

      С перебиранием света, как у воды.

      Один грибник говорит другому, гляди, Корней,

      Всё вокруг, как поверхность озера или тигр,

      Вся эта пустота становится тем сильней,

      Чем больше в неё набито сосновых игл,

      Это, смотри (да забей на грибы) на собаку ту,

      То же и происходит внутри головы,

      Разум, как ротвейлер – сплошной провал в темноту

      На фоне от жара выгоревшей травы.

      Несуществующие птицы поют на все голоса,

      Движется повсюду многочисленный муравей,

      Хозяин собаки идёт, глядит Корнею в глаза,

      И при этом люди не видят друг друга среди ветвей.

      Кухня раздвинулась до размеров страны, страна

      Постепенно оказалась совсем другой,

      Называл её Софьей Власьевной, а она

      Ебанутая, как Настасья Филипповна, дорогой,

      Она с приветом, и этот ее привет

      Перехлестывает через каждый порог,

      Создается впечатление, что Сахаров, правь он несколько лет,

      Тоже бы попытался остаться