Новгородцы действительно собрали ополчение на Псков. Процесс этой последней мобилизации воинства шел с великим трудом. Владеющих оружием в городе осталось совсем немного, и чтобы создать хоть какую-то видимость приличного войска, чтобы хоть припугнуть псковичей его размерами, стали загонять туда всех людей подряд, в том числе и ремесленников, даже купцов, которые отродясь оружия в руках не держали. Те, естественно, сопротивлялись, орали на вече, отказывались повиноваться.

      – Я же вас не заставляю обувь точать, – кричал в ответ на уговоры и приказы боярских детей один из новобранцев – сапожник с Людина конца, кудрявый молодец с огромными красными кистями, в одной из которых он держал врученный ему боевой топорик. – Я ж разве этой штукой умею работать? – размахивал он в воздухе своим нехитрым орудием. – Это ваше служилое дело!

      Другие «новобранцы», подталкиваемые и насильно сгоняемые на сборный пункт боярскими детьми и воеводами – сторонниками Марфы Борецкой, поддержали его истеричными криками и шумом:

      – Правильно говорит, наше дело пахать да сеять, гончарить да торговать… Вы эту войну затеяли – сами и расхлебывайте!

      – Да мы ж не отказываемся, мы впереди вас двинемся, – оправдывались их конвойные.

      Как бы там ни было, в третье ополчение, на псковичей, насобирали около четырнадцати тысяч человек, одели их в кое-какие доспехи, посадили на коней. Убеждали, что даже одна победа может решить участь Новгорода. Доказывали, что псковская рать – слабая, победить ее будет просто и бояться нечего. Мол, разбежится она от одного грозного вида новгородцев. Словом, на рассвете многотысячное воинство во главе с посадником, молодым воеводой Дмитрием Борецким, окруженным другими знатными воинами, двинулась по берегу озера Ильмень в сторону реки Шелони – навстречу ожидаемому с этой стороны противнику.