Пианист. Владислав Шпильман
Читать онлайн книгу.
отцовский оптимизм. Ничего из того, что он слышал, не соответствовало истине: французы не собирались пробиваться через «Линию Зигфрида», британцы точно так же не собирались бомбить Гамбург, не говоря уже о высадке на побережье Германии. Тем временем в Варшаве начинались первые немецкие расовые облавы. Сначала они проходили неуклюже, словно немцы сами стыдились этого нового способа мучить людей и практики у них не было. Маленькие частные автомобили колесили по улицам и неожиданно подъезжали к тротуару, обнаружив еврея, – тогда двери открывались, из салона высовывалась рука и согнутым пальцем показывала: «Садись!». Те, кто возвращался после таких облав, описывали первые инстанции издевательств. Пока всё было не слишком плохо; физическое насилие ограничивалось пощёчинами, ударами, иногда пинками. Но все это было внове, и жертвы переживали это особенно остро, воспринимая пощёчину от немца как нечто унизительное. Они ещё не осознали, что такой удар несёт в себе не больше морального смысла, чем толчок или удар копытом от животного.
В первое время злость на правительство и военное командование – те и другие бежали, предоставив страну самой себе, – была в целом сильнее ненависти к немцам. Мы с горечью вспоминали слова фельдмаршала, который поклялся, что не отдаст врагу и пуговицы со своего мундира, – и не отдал, но только потому, что пуговицы остались на его мундире, в котором он бежал за границу. Не было недостатка в голосах, утверждавших, что мы ещё можем оказаться в выигрыше, поскольку немцы наведут некоторый порядок по сравнению с тем хаосом, которым была Польша.
Но теперь, когда немцы выиграли вооружённый конфликт против нас, они проигрывали в политической войне. Казнь первых ста невиновных граждан Варшавы в декабре 1939 года стала переломным моментом. В какие-то несколько часов между немцами и поляками выросла стена ненависти, и с тех пор ни одна из сторон не могла её преодолеть, хотя в последующие годы оккупации немцы и проявляли подобные намерения.
Были расклеены первые немецкие декреты, каравшие смертной казнью за неподчинение. Самые важные касались торговли хлебом: любой, кто будет пойман за покупкой или продажей хлеба по ценам выше довоенных, будет расстрелян. Этот запрет произвёл на нас гнетущее впечатление. Мы не ели хлеба много дней, питаясь вместо него картофелем и другими крахмалистыми блюдами. Но затем Генрик обнаружил, что хлеб ещё существует и продаётся и покупатель совсем не обязательно падает замертво на месте. Так мы начали снова покупать хлеб. Декрет так и не отменили, и поскольку все ежедневно ели и покупали хлеб на протяжении пяти лет оккупации, за одно это преступление в Генерал-губернаторстве, учреждённом на территории оккупированной Германией Польши, должны были вынести миллионы смертных приговоров. Всё же прошло много времени, прежде чем мы убедились, что немецкие декреты не имеют веса, а реальная опасность – та, что может обрушиться совершенно внезапно, из ничего, без правил и распоряжений, пусть даже фиктивных.
Вскоре