Как я знал, его высокопревосходительство, несмотря на отставку, был в Одессе лицом могущественным, состоящим в близкой дружбе с самим генерал-губернатором, но, идя к нему с этим письмом, я чувствовал себя, как мальчишка, пытающийся подсунуть в лавке фальшивый купон – ведь это письмо Васильцев давал мне на случай, если у меня возникнут какие-либо непредвиденные сложности в делах Тайного Суда; но сейчас, действуя самочинно и находясь как бы в самовольной отлучке, я не был уверен, что имею моральное право на столь высокое покровительство.

      Городская усадьба отставного генерала от артиллерии представляла собой большой трехэтажный дом, обнесенный чугунными решетками. Когда я позвонил в колокол, висевший над воротами, мне отворили два солдата с винтовками, но еще более меня удивили четыре пулеметных ствола – три торчали из окон бельэтажа, а четвертый – из верхнего окна. Да, генерал, похоже, готовился к серьезной обороне!

      По зову солдат, навстречу ко мне из дома вышел, а точнее выковылял, престарелый лакей в лаковых туфлях, хромавший на обе ноги; на лице его отчего-то была изображена смертная мỳка, а глаза были полны слез, так что я уж было подумал – не почил ли нынче в бозе мой генерал?

      Однако, прочтя мое рекомендательное письмо, плачущий лакей, превозмогая какую-то нутряную боль, проговорил:

      – Милости прошу… Там, в кабинете… – и не в силах более ничего произнести, хромая, словно пританцовывая, препроводил меня в дом.