Джанк №21: Зрелища

      Кровь христова меня еще ни разу не подводила. Покровительство мертвецов могущественно. Поэтому я своевременно говорю «здравствуйте», «спасибо» и «до свидания».

      Услышав историю громкого поэта, опечаленного смертью возлюбленной, я пытался научиться говорить прощай. Ведь этот поэт, находясь на пике славы, положил единственный рукописный сборник своих стихов в могилу девушки. Некоторое время спустя, когда новые стихи поэта проваливались, заглушая друг друга треском подломившихся досок, он решился. Вскрыл гроб и извлек на свет тетрадочку, концентрат боли, скорби и любви. Опубликованный, этот сборник стал последним гвоздем, утянувшим его поэтический гроб вместе с самим поэтом, живым мертвецом, в пучину забвения. Представляю себе его посмертные мысли – крысы, грызущие собственные хвосты не ради остроты чувств, но для пропитания.

      И это надо было такому случиться, чтобы один человек на миллион рождался с обостренным чувством смешного, а потом писал критические отзывы о своих собутыльниках в духе «было честью познакомиться с его учителем, теперь я знаю, кого проклинать».

      Потяни за веревочку, не бойся, дверь не закреплена на петлях. Она откроется, выпадет наружу и придавит тебя. Будет так же весело, как в мультфильме, где персонажи, получив по голове сорвавшимся с тросов роялем, превращаются не в расквашенную тыкву, лопнувший шарик, сочащийся клюквенным морсом, или кожаный мешок, пропоротый осколками костей, а в чудный блин с коротенькими ножками и удивленно хлопающими глазками.

      В отличие от кинематографа, где руки-ноги летят в феерических брызгах, кожа срывается с тела скользкой перчаткой, а головы катятся к ногам, застыв взглядом и слабея ртом, китайская пытка оказывается трудом длительным и напряженным. Каждый надрез, помимо мучительности и жестокости отделения живых тканей, ни в коем случае не должен привести к смерти. И зрелищность тут постольку поскольку. Она осязаема лишь через сопереживание тому, что человек после отсечения носа и второго уха превращается в окровавленный кусок мяса с чернеющим и булькающим провалом рта.

      Страсти христовы не в том, чтобы с ужасом наблюдать, как палки, кнуты, плети, камни и гвозди делают из тела агонизирующий сгусток чего-то красного, а в том, чтобы заставить смотрящего попытаться примерить такой костюмчик на себя. Вот где ужас-то!

      Или другая история. В конце двадцатого столетия некто укрылся от урагана в собственном доме. За окном творилось настоящее светопреставление. Ливень затопил улицы, порывы ветра гнули деревья, ломали их с оглушительным треском. Некто (как я себе это представляю) сварил кофе, включил телевизор и укутал ноги пледом. Он усмехался в безусую губу и наслаждался уютом квартиры, убаюканный очевидной разницей между тем, что внутри нее и снаружи.

      Ближе к десяти часам вечера (хоть и был июнь месяц, из-за непогоды стемнело рано), ветер сломал очередное дерево, растущее под окном нашего персонажа.