Так мы с Сережкой Шорниковым много лет назад начали одно из ночных дежурств. Серега дежурил тогда в реанимации, а я – в отделении ИБС. Оба отделения были полупустыми, и мы с удовольствием погрузились в английский для Cережкиного сына, взяв себе по зеленому яблоку.

      Вечер выдался спокойным: Сережку не вызвали вообще, а меня только один раз выдернул из ординаторской депрессивный пожилой джентльмен с просьбой дать слабительное. Перевод был кривым, мы с Сережкой уставшими, а Сережкин сын жалобно уточнял нам по телефону английские темы и времена, которые они уже успели пройти в школе.

      За несколько часов мы вдвоем с Серегой смолотили десяток зеленых яблок, банку шпрот, пакет овсяного печенья и по тарелке больничных макарон, после чего приуныли. Потому что куража над детским текстом так и не случилось и перевод шел тяжело. К полуночи меня вызвала в коридор дежурная сестра Татьяна, которая осторожно спросила:

      – А-а-а… Сергей Борисович уйдет к себе или здесь останется?

      Спящие где-то внутри головы маленькие чертики осторожно присели в кровати.

      – Конечно, останется! А что?

      – Ну мне же нужно закрыть дверь в отделение … А он совсем до утра останется?

      Чертики подпрыгнули и легко заплясали, отбивая такт хвостами:

      – Ну конечно, до утра!

      Давясь от смеха, я вернулась в ординаторскую. Серега бился над дурацкой идиомой, пытаясь ее победить:

      – Ты чего ржешь?

      – Не-не, все отлично! Будешь еще чай?

      – Ага, давай!

      Перевод сразу пошел живее. Мы победили, что сумели, в детском тексте, и Серега ушел спать к себе, заботливо прокрадываясь мимо двери сестринской.

      Ночь прошла без единого вызова, а наутро Танька осторожно постучала в дверь ординаторской. И искренне удивилась, найдя меня там одну.

      Так я впервые обнаружила удивительную вещь: спящие внутри моей головы чертики делают реальность вокруг меня необыкновенно легкой.