Инна стригла меня, и я вспомнил, как это делал отец. Я помню его руки. Помню нашу последнюю встречу. Она была короткой. Он пожелал мне быть правильным мужиком. И сказал дословно: «Ну сын в общем, будь правильным мужиком». Я начинал всё больше понимать его, а он мной гордиться. Помню то утро, мать позвонила мне, и я ей не поверил. То утро было в феврале, почти пять месяцев назад. Не мог поверить до опознания в морге, дверь открылась, я вошел, врач откинул ткань и спросил: Ваш? Наш – сказал я и вышел. Может быть, так сделали врачи, но лёжа в гробе он улыбался. Я вглядывался в его лицо, запомнил его улыбку. Не просто помню, чувствую его, наверно так будет всегда. Долго хотел об этом что-то написать, но не мог. Были тихие похороны. Гроб с ним привезли в деревню, поставили во двор, сняли крышку. Как положено бабий плач, разговоры, несколько раз бегали на кладбище – вырыли, не вырыли. Вырыли – повезли. Привезли, можете прощаться, заколотили, не упадите в яму, по три горсти земли. Методично кидали лопатами землю. Видел заебались кидать. Земля на снегу…венки, снег хрустяшшый. Когда мы ехали из морга в автобусе за окном заснеженные поля, пустота, с нами тело в гробе. Не помню, что я думал, сдерживал слёзы, не знаю зачем сдерживал. Вышли, снег хрустел под ногами. Понимаю, он тоже мог когда-то написать, о чем-то таком, про деда, которого я не знал.